Неточные совпадения
В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй
день,
как уж он почти совсем ничего не ел.
— Да ведь и прежнему закладу срок. Еще третьего
дня месяц
как минул.
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на
днях, еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну… вот
как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
— А вам
какое до нее, батюшка,
дело?
Но никто не
разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду похожий
как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже
как будто в некотором волнении.
И в продолжение всего того райского
дня моей жизни и всего того вечера я и сам в мечтаниях летучих препровождал: и, то есть,
как я это все устрою, и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья в лоно семьи возвращу…
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг
как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же
день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом,
как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект,
как будто торопясь туда за
делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не было ни на минуту, даже в то еще время,
как он читал письмо. Главнейшая суть
дела была решена в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту господина Лужина!»
Любопытно бы разъяснить еще одно обстоятельство: до
какой степени они обе были откровенны друг с дружкой в тот
день и в ту ночь и во все последующее время?
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно,
как бы в смысле окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к нему… на другой
день после того пойду, когда уже то будет кончено и когда все по-новому пойдет…»
Время серенькое,
день удушливый, местность совершенно такая же,
как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне.
Впоследствии, когда он припоминал это время и все, что случилось с ним в эти
дни, минуту за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом
как бы каким-то предопределением судьбы его.
Так
как на рынке продавать невыгодно, то и искали торговку, а Лизавета этим занималась: брала комиссии, ходила по
делам и имела большую практику, потому что была очень честна и всегда говорила крайнюю цену:
какую цену скажет, так тому и быть.
И во всем этом
деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую
как бы странность, таинственность,
как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений.
И он стал рассказывать,
какая она злая, капризная, что стоит только одним
днем просрочить заклад, и пропала вещь.
Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему
делу:
как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых
дел?
Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии
дела:
как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание…
Последний же
день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически:
как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силою, без возражений.
Он шел дорогой тихо и степенно, не торопясь, чтобы не подать
каких подозрений. Мало глядел он на прохожих, даже старался совсем не глядеть на лица и быть
как можно неприметнее. Тут вспомнилась ему его шляпа. «Боже мой! И деньги были третьего
дня, и не мог переменить на фуражку!» Проклятие вырвалось из души его.
Странное
дело: только что он начал прилаживать ключи к комоду, только что услышал их звякание,
как будто судорога прошла по нем.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у дверей. Они стояли теперь друг против друга,
как давеча он со старухой, когда дверь
разделяла их, а он прислушивался.
— Да отвори, жив аль нет? И все-то он дрыхнет! — кричала Настасья, стуча кулаком в дверь, — целые дни-то деньские,
как пес, дрыхнет! Пес и есть! Отвори, что ль. Одиннадцатый час.
— Это не ваше дело-с! — прокричал он, наконец, как-то неестественно громко, — а вот извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь
какой вылетел сокол ясный!
Письмоводитель смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с тем и некоторого торжества,
как на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но
какое,
какое было ему теперь
дело до заемного письма, до взыскания!
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать…
как было
дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом,
как был, и хозяйка,
как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
О,
какое ему
дело теперь до собственной подлости, до всех этих амбиций, поручиков, немок, взысканий, контор и проч., и проч.!
И без того уже все так и смотрят, встречаясь, оглядывают,
как будто им и
дело только до него.
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг:
как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное
дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
«Если действительно все это
дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то
каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое
дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это
как же?»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история,
как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего
дня… что к нему после того на другой
день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и стал есть с таким аппетитом,
как будто три
дня не ел.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только
как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими
делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
Хотел было я ему,
как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это
дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за
дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А
как, брат, себя чувствуешь?
— Да, мошенник какой-то! Он и векселя тоже скупает. Промышленник. Да черт с ним! Я ведь на что злюсь-то, понимаешь ты это? На рутину их дряхлую, пошлейшую, закорузлую злюсь… А тут, в одном этом
деле, целый новый путь открыть можно. По одним психологическим только данным можно показать,
как на истинный след попадать должно. «У нас есть, дескать, факты!» Да ведь факты не всё; по крайней мере половина
дела в том,
как с фактами обращаться умеешь!
— «
Каким таким манером?» — «А таким самым манером, что мазали мы этта с Митреем весь
день, до восьми часов, и уходить собирались, а Митрей взял кисть да мне по роже краской и мазнул, мазнул, этта, он меня в рожу краской, да и побег, а я за ним.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности
дела, — подхватил Петр Петрович,
как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет
как от всякого
дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Возлюбишь одного себя, то и
дела свои обделаешь
как следует и кафтан твой останется цел.
Странное
дело: казалось, он вдруг стал совершенно спокоен; не было ни полоумного бреду,
как давеча, ни панического страху,
как во все последнее время.
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж
как бы, кажется, не понять —
дело ясное… а?
— Гонорарий! Всем пользуетесь! — Раскольников засмеялся. — Ничего, добреющий мальчик, ничего! — прибавил он, стукнув Заметова по плечу, — я ведь не назло, «а по всей то есь любови, играючи», говорю, вот
как работник-то ваш говорил, когда он Митьку тузил, вот, по старухиному-то
делу.
— Фу,
какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на
деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела
дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по
делу видно…
Первое
дело у вас, во всех обстоятельствах —
как бы на человека не походить!
Полицейские были довольны, что узнали, кто раздавленный. Раскольников назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами,
как будто
дело шло о родном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его квартиру.
Он слушал, что говорила мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь
как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их
раздевают, чтоб идти спать.
Впрочем, минут через десять она значительно успокоилась: Разумихин имел свойство мигом весь высказываться, в
каком бы он ни был настроении, так что все очень скоро узнавали, с кем имеют
дело.
— Вздор! то есть… я пьян,
как олух, но не в том
дело; я пьян не от вина.
— Те, я думаю, — отвечал Разумихин, поняв цель вопроса, — и будут, конечно, про свои семейные
дела говорить. Я уйду. Ты,
как доктор, разумеется, больше меня прав имеешь.