Неточные совпадения
Но столько злобного презрения уже накопилось в
душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице.
Пусть побьет,
душу отведет… оно лучше…
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных
душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
«Или отказаться от жизни совсем! — вскричал он вдруг в исступлении, — послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и
задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!»
Все тело его было как бы разбито; смутно и темно на
душе. Он положил локти на колена и подпер обеими руками голову.
Старуха же уже сделала свое завещание, что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин
души.
Наконец все умолкло, ни
души.
Никого, ни единой
души, не встретил он потом до самой своей комнаты; хозяйкина дверь была заперта.
Страх как лед обложил его
душу, замучил его, окоченил его…
Узнал я только, что брак этот, совсем уж слаженный и не состоявшийся лишь за смертию невесты, был самой госпоже Зарницыной очень не по
душе…
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько
душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
Целый новый мир неведомо и смутно сошел в ее
душу.
Он бы, кажется, так и
задушил в эту минуту Заметова. Слишком уж взгляд его и молчание ему не нравились.
Оттого так и не любят живогопроцесса жизни: не надо живой
души!
Живая
душа жизни потребует, живая
душа не послушается механики, живая
душа подозрительна, живая
душа ретроградна!
В передней было очень темно и пусто, ни
души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он в гостиную: вся комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало, желтый диван и картинки в рамках.
— Упокой, господи, ее
душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых за
душой оставалось, и мы с Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у этого, пока сам не догадается.
В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его
душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
По временам ему хотелось кинуться и тут же на месте
задушить Порфирия.
Петр Петрович очень смеялся. Он уже кончил считать и припрятал деньги. Впрочем, часть их зачем-то все еще оставалась на столе. Этот «вопрос о помойных ямах» служил уже несколько раз, несмотря на всю свою пошлость, поводом к разрыву и несогласию между Петром Петровичем и молодым его другом. Вся глупость состояла в том, что Андрей Семенович действительно сердился. Лужин же отводил на этом
душу, а в настоящую минуту ему особенно хотелось позлить Лебезятникова.
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй
души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Амалия Ивановна, тоже предчувствовавшая что-то недоброе, а вместе с тем оскорбленная до глубины
души высокомерием Катерины Ивановны, чтобы отвлечь неприятное настроение общества в другую сторону и кстати уж чтоб поднять себя в общем мнении, начала вдруг, ни с того ни с сего, рассказывать, что какой-то знакомый ее, «Карль из аптеки», ездил ночью на извозчике и что «извозчик хотель его убиваль и что Карль его ошень, ошень просиль, чтоб он его не убиваль, и плакаль, и руки сложиль, и испугаль, и от страх ему сердце пронзиль».
Раскольников был деятельным и бодрым адвокатом Сони против Лужина, несмотря на то, что сам носил столько собственного ужаса и страдания в
душе.
И как только он сказал это, опять одно прежнее, знакомое ощущение оледенило вдруг его
душу: он смотрел на нее и вдруг в ее лице как бы увидел лицо Лизаветы.
Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его
душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах.
Опять то же чувство волной хлынуло в его
душу и опять на миг размягчило ее.
И уж если бы только не было ему другой дороги, то
задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!..
Ну и я… вышел из задумчивости…
задушил… по примеру авторитета…
А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты
душу и ум теснят!
Но так как при этом он употреблял и
души, то результаты этого лечения подвергаются, конечно, сомнению…
Так только зашел обругаться, — заключил он, вставая, —
душу отвести, а я знаю, что мне теперь делать!
И ведь согласился же он тогда с Соней, сам согласился, сердцем согласился, что так ему одному с этаким делом на
душе не прожить!
Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на
душу человека, как в Петербурге.
Я имел настолько свинства в
душе и своего рода честности, чтоб объявить ей прямо, что совершенно верен ей быть не могу.
Прошло мгновение ужасной немой борьбы в
душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее. Вдруг он отнял руку, отвернулся, быстро отошел к окну и стал пред ним.
Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же искренно подосадовал в
душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей из матерей.
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую
душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в
душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего.