Неточные совпадения
Хотел было я ему, как узнал это все, так,
для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония
вышла, и я повелел это дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— В бреду? Нет… Ты
выходишь за Лужина
для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо… с отказом… Утром дай мне прочесть, и конец!
Затем встал, солидно и радушно откланялся, сопровождаемый благословениями, горячею благодарностью, мольбами и даже протянувшеюся к нему
для пожатия, без его искания, ручкой Авдотьи Романовны, и
вышел чрезвычайно довольный своим посещением и еще более самим собою.
— Брат, — твердо и тоже сухо отвечала Дуня, — во всем этом есть ошибка с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и
для кого-то приношу себя в жертву. Совсем это не так. Я просто
для себя
выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно, буду рада, если удастся быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение…
— Да как же мог ты
выйти, коли не в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем
вышел?
Для чего?.. И почему именно тайком? Ну был ли в тебе тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
И
выходит в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере [Фаланстеры — дворцы-общежития, о которых мечтал в своей утопии Ш. Фурье, французский социалист-утопист.] свели! фаланстера-то и готова, да натура-то у вас
для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!
В коридоре они столкнулись с Лужиным: он явился ровно в восемь часов и отыскивал нумер, так что все трое вошли вместе, но не глядя друг на друга и не кланяясь. Молодые люди прошли вперед, а Петр Петрович,
для приличия, замешкался несколько в прихожей, снимая пальто. Пульхерия Александровна тотчас же
вышла встретить его на пороге. Дуня здоровалась с братом.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: отче, благодарю тебя, что ты услышал меня. Я и знал, что ты всегда услышишь меня; но сказал сие
для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что ты послал меня. Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И
вышел умерший...
Из дома
выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
Дурачина Генрих нарочно об этом скрывал и только намекал, ну, а из этих намеков, из всего-то вместе взятого, стала
выходить для меня небесная гармония: князь ведь был на Смитихе-то женат!
— Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не
выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
Неточные совпадения
Стародум. Да
для нее не все равно, когда скажут, что дворянка
вышла за Скотинина.
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может
выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются
для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Стародум. Оно и должно быть залогом благосостояния государства. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что
для отечества может
выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и
выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он
вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им
для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Источник, из которого
вышла эта тревога, уже замутился; начала, во имя которых возникла борьба, стушевались; остается борьба
для борьбы, искусство
для искусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.