Неточные совпадения
Я их очень
люблю, но с
тобой я почти как с родным — и не сыном, а братом, и особенно
люблю, когда
ты возражаешь;
ты литературен,
ты читал,
ты умеешь восхищаться…
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если
ты религиозен, то как же
ты не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно
меня любил Страшным судом пугать,
меня из всех.
— Прошу
тебя…
Я ужасно не
люблю, когда женщины работают, Татьяна Павловна.
— Да услышит же
тебя Бог, мой милый.
Я знаю, что
ты всех нас
любишь и… не захочешь расстроить наш вечер, — промямлил он как-то выделанно, небрежно.
— Постой, не кричи, тетка не
любит. Скажи
ты мне, ведь с этим самым князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком случае это будет уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы — убивая противников на дуэли.
— Если он прав, то
я буду виноват, вот и все, а вас
я не меньше
люблю. Отчего
ты так покраснела, сестра? Ну вот еще пуще теперь! Ну хорошо, а все-таки
я этого князька на дуэль вызову за пощечину Версилову в Эмсе. Если Версилов был прав с Ахмаковой, так тем паче.
— Mon enfant, клянусь
тебе, что в этом
ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он положил
мне обе руки на голову.) Благословляю
тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем
любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и
я благословляю
тебя! (франц.)]
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли
ты когда об этом мраке? Ах, как
я боюсь смерти, и как это грешно! Не
люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли
ты хорошо маму?
— Да ведь вот же и
тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю. Всю в одну минуту узнал.
Ты, Лиза, хоть и боишься смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная. Лучше
меня, гораздо лучше
меня!
Я тебя ужасно
люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда надо, смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У
меня есть «идея», Лиза. Лиза,
ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
— Ох,
ты очень смешной,
ты ужасно смешной, Аркадий! И знаешь,
я, может быть, за то
тебя всего больше и
любила в этот месяц, что
ты вот этакий чудак. Но
ты во многом и дурной чудак, — это чтоб
ты не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над
тобой смеялся? Мама смеялась, мама со
мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь и думаешь в это время, что мы сидим и
тебя трепещем.
— Нет,
я не нахмурился, Лиза, а
я так… Видишь, Лиза, лучше прямо: у
меня такая черта, что не
люблю, когда до иного щекотного в душе пальцами дотрагиваются… или, лучше сказать, если часто иные чувства выпускать наружу, чтоб все любовались, так ведь это стыдно, не правда ли? Так что
я иногда лучше
люблю хмуриться и молчать:
ты умна,
ты должна понять.
— Да и
ты смотришь.
Я на
тебя смотрю и
люблю тебя.
— Милый мой мальчик, да за что
ты меня так
любишь? — проговорил он, но уже совсем другим голосом. Голос его задрожал, и что-то зазвенело в нем совсем новое, точно и не он говорил.
—
Ты не знаешь, Лиза,
я хоть с ним давеча и поссорился, — если уж
тебе пересказывали, — но, ей-Богу,
я люблю его искренно и желаю ему тут удачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры… Видишь, в нем много прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а у такой твердой и умной девушки в руках, как Версилова, он совсем бы выровнялся и стал бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного,
я бы
тебе сообщил кое-что…
— Ну и слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому, что он шептал
мне на ухо, — а то
я было подумала…
Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с
тобой будут, а вот кто
тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
—
Ты, может быть, не знаешь?
я люблю иногда от скуки… от ужасной душевной скуки… заходить в разные вот эти клоаки.
— Лиза, милая,
я вижу только, что
я тут ничего не знаю, но зато теперь только узнал, как
тебя люблю. Одного только не понимаю, Лиза; все
мне тут ясно, одного только совсем не пойму: за что
ты его полюбила? Как
ты могла такого полюбить? Вот вопрос!
— Этого
я уж не знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у
меня вчера утром: «
Люблю ли
я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь,
я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б
я женился на дочери? Понимаешь теперь?
Мой милый, недаром же
я так
любил тебя!
— Нет, мой друг,
я сказал, что
я в стороне… То есть
я дал полное согласие. И будь уверен, мой милый мальчик, что
я тебя слишком
люблю. Но Катерина Николаевна слишком, слишком настоятельно потребовала… А, да вот!
Покажись
ты мне хоть разочек теперь, приснись
ты мне хоть во сне только, чтоб только
я сказал
тебе, как
люблю тебя, только чтоб обнять
мне тебя и поцеловать твои синенькие глазки, сказать
тебе, что
я совсем
тебя уж теперь не стыжусь, и что
я тебя и тогда
любил, и что сердце мое ныло тогда, а
я только сидел как лакей.
Не узнаешь
ты, мама, никогда, как
я тебя тогда
любил!
— Да, помню! Э, черт, помню!
Я тебя люблю…
Ты этому верь.
Тебя никто не
любит, а
я люблю; только один
я,
ты помни… Тот, что придет туда, рябой — это хитрейшая каналья; не отвечай ему, если заговорит, ничего, а коль начнет спрашивать, отвечай вздор, молчи…
Слушай,
ты, стало быть, ее
любишь, а Бьорингу отомстить хочешь — вот что
мне надо было узнать.
—
Ты это врешь.
Ты надо
мной смеешься. Почему
ты знаешь, что она
меня любит?
— Непременно.
Я знаю. И Анна Андреевна это полагает. Это
я тебе серьезно и правду говорю, что Анна Андреевна полагает. И потом еще
я расскажу
тебе, когда придешь ко
мне, одну вещь, и
ты увидишь, что
любит. Альфонсина была в Царском; она там тоже узнавала…
И, главное, почему
ты так утверждаешь, что она
меня любит?
Он маму
любит, маму, и
я видел, как он обнимал ее, и
я прежде сам думал, что он
любит Катерину Николаевну, но теперь узнал ясно, что он, может, ее когда-то
любил, но теперь давно ненавидит… и хочет мстить, и она боится, потому что
я тебе скажу, Ламберт, он ужасно страшен, когда начнет мстить.
Ты рад, что
я любил твою маму, и даже не верил, может быть, что
я любил ее?
— Посмотри на него, — сказал Версилов, —
я его
люблю и велел принести теперь нарочно, чтоб
ты тоже посмотрел на него.
Я тоже, как и
ты, никогда не
любил товарищей.
Я еще прежде, чем начал
любить тебя, уже воображал
тебя и твои уединенные, одичавшие мечты…
— Нет, мой друг,
я ни в каком заговоре не участвовал. А у
тебя так даже глаза засверкали;
я люблю твои восклицания, мой милый. Нет,
я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это была тоска русского дворянина — право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
—
Я уже сказал
тебе, что
люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять на мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по комнате.
Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с глубочайшим проникновением мыслью.
— О,
ты ничего не знаешь, Ламберт!
Ты страшно, страшно необразован… но
я плюю. Все равно. О, он
любит маму; он целовал ее портрет; он прогонит ту на другое утро, а сам придет к маме; но уже будет поздно, а потому надо спасти теперь…
— Фу, дурак! Поди сюда, поцелуй
меня, дуру! — проговорила она вдруг, плача и смеясь, — и не смей, не смей никогда
мне это повторить… А
я тебя люблю и всю жизнь
любила… дурака.
Анну тоже не пугай;
люблю ведь
я и ее;
ты к ней несправедлив, потому что понимать тут не можешь: она обижена, она с детства была обижена; ох, навалились вы все на
меня!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что
я хочу надеть палевое;
я очень
люблю палевое.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они
мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у
меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Я не
люблю церемонии. Напротив,
я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз
меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который
мне очень знаком, говорит
мне: «Ну, братец, мы
тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Так как
я знаю, что за
тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что
ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито…
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли,
ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато, скажу не хвастая, //
Любил меня мужик!