Неточные совпадения
— Ох,
ты очень смешной,
ты ужасно смешной, Аркадий! И
знаешь, я, может быть, за то
тебя всего больше и любила в этот месяц, что
ты вот этакий чудак. Но
ты во многом и дурной чудак, — это
чтоб ты не возгордился. Да
знаешь ли, кто еще над
тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь и думаешь в это время, что мы сидим и
тебя трепещем.
— Лиза, я сам
знаю, но… Я
знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только
чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю
тебя! Я слишком силен,
чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
— Я это
знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего?
Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю сделаю,
чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
Кто
знает, может быть, мне очень хотелось тоже не скрыть от нее, что визит ее меня даже перед товарищами стыдит; хоть капельку показать ей это,
чтоб поняла: «Вот, дескать,
ты меня срамишь и даже сама не понимаешь того».
— Я не
знаю, Ламберт, между нами мальчишнический разговор, которого я стыжусь.
Ты это
чтоб раздразнить меня, и так грубо и открыто, как с шестнадцатилетним каким-то.
Ты сговорился с Анной Андреевной! — вскричал я, дрожа от злости и машинально все хлебая вино.
— Ламберт,
ты — мерзавец,
ты — проклятый! — вскричал я, вдруг как-то сообразив и затрепетав. — Я видел все это во сне,
ты стоял и Анна Андреевна… О,
ты — проклятый! Неужели
ты думал, что я — такой подлец? Я ведь и видел потому во сне, что так и
знал, что
ты это скажешь. И наконец, все это не может быть так просто,
чтоб ты мне про все это так прямо и просто говорил!
Твой чиновник врал мне Бог
знает что; но
тебя не было, и я ушел, даже забыв попросить передать
тебе,
чтоб ты немедля ко мне прибежал — и что же? я все-таки шел в непоколебимой уверенности, что судьба не может не послать
тебя теперь, когда
ты мне всего нужнее, и вот
ты первый и встречаешься!
— Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести
тебе сегодня этот букет, в день твоего рождения, а потому и не явился на погребение,
чтоб не прийти к мертвому с букетом; да
ты и сама меня не ждала к погребению, я
знаю. Старик, верно, не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал нам радость, не правда ли? Я думаю, он здесь где-нибудь в комнате.
А он только икает: «Вот, говорит, это тебе, значит, трессировка,
чтоб ты знал, что в моей власти и по шерсти тебя погладить, и за вихор драть… весь ты, говорит, в моих руках, и ты и потомство твое!» Так вот она какова, наша-то коммерция!
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело,
чтоб он
знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не
знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что
ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Стародум. Это странное дело! Человек
ты, как вижу, не без ума, а хочешь,
чтоб я отдал мою племянницу за кого — не
знаю.
Стародум. Ему многие смеются. Я это
знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался
ты, а не вы. Тогда не
знали еще заражать людей столько,
чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала
тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю
узнать, где
ты и что
ты? Я сама хотела ехать, но раздумала,
зная, что это будет
тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь,
чтоб я
знала, что делать».
И он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская его, сказала: «Всё-таки
ты увидишь его.
Узнай подробно, где он, кто при нем. И Стива… если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так,
чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.