Неточные совпадения
Я
забыл сказать, что он ужасно любил и уважал свою фамилию «Долгорукий». Разумеется, это — смешная глупость. Всего глупее
то, что ему нравилась его фамилия именно потому, что есть князья Долгорукие. Странное понятие, совершенно вверх ногами!
Я написал кому следует, через кого следует в Петербург, чтобы меня окончательно оставили в покое, денег на содержание мое больше не присылали и, если возможно, чтоб
забыли меня вовсе (
то есть, разумеется, в случае, если меня сколько-нибудь помнили), и, наконец, что в университет я «ни за что» не поступлю.
— Ах да! Я и
забыл! — сказал он вдруг совсем не
тем голосом, с недоумением смотря на меня, — я вас зазвал по делу и между
тем… Ради Бога, извините.
Но не
то смешно, когда я мечтал прежде «под одеялом», а
то, что и приехал сюда для него же, опять-таки для этого выдуманного человека, почти
забыв мои главные цели.
В
тот вечер я очень досадовал, на другой день не так много, на третий совсем
забыл.
Кроме
того, есть характеры, так сказать, слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже перед гробом любимейшего существа не
забудут ни единого из столь дорого доставшихся правил искательного обхождения с людьми.
Завлекшись, даже
забыл о времени, и когда очнулся,
то вдруг заметил, что князева минутка, бесспорно, продолжается уже целую четверть часа.
— Да, просто, просто, но только один уговор: если когда-нибудь мы обвиним друг друга, если будем в чем недовольны, если сделаемся сами злы, дурны, если даже
забудем все это, —
то не
забудем никогда этого дня и вот этого самого часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот шли с тобой оба рука в руку, и так смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
— Ну, если уж ты так принимаешь к сердцу,
то всего лучше постарайся поскорее специализироваться, займись постройками или адвокатством и тогда, занявшись уже настоящим и серьезным делом, успокоишься и
забудешь о пустяках.
Два слова, чтоб не
забыть: князь жил тогда в
той же квартире, но занимал ее уже почти всю; хозяйка квартиры, Столбеева, пробыла лишь с месяц и опять куда-то уехала.
Вся правда в
том, — прибавила она, — что теперь обстоятельства мои вдруг так сошлись, что мне необходимо надо было узнать наконец всю правду об участи этого несчастного письма, а
то я было уж стала
забывать о нем… потому что я вовсе не из этого только принимала вас у себя, — прибавила она вдруг.
Повторяю, я еще не видал его в таком возбуждении, хотя лицо его было весело и сияло светом; но я заметил, что когда он вынимал из портмоне два двугривенных, чтоб отдать офицеру,
то у него дрожали руки, а пальцы совсем не слушались, так что он наконец попросил меня вынуть и дать поручику; я
забыть этого не могу.
Главное, он сумел сделать так, что я ничего не стыдился; иногда он вдруг останавливал меня на какой-нибудь подробности; часто останавливал и нервно повторял: «Не
забывай мелочей, главное — не
забывай мелочей, чем мельче черта,
тем иногда она важнее».
«У меня есть „идея“! — подумал было я вдруг, — да так ли? Не наизусть ли я затвердил? Моя идея — это мрак и уединение, а разве теперь уж возможно уползти назад в прежний мрак? Ах, Боже мой, я ведь не сжег „документ“! Я так и
забыл его сжечь третьего дня. Ворочусь и сожгу на свечке, именно на свечке; не знаю только,
то ли я теперь думаю…»
Я же не помнил, что он входил. Не знаю почему, но вдруг ужасно испугавшись, что я «спал», я встал и начал ходить по комнате, чтоб опять не «заснуть». Наконец, сильно начала болеть голова. Ровно в десять часов вошел князь, и я удивился
тому, что я ждал его; я о нем совсем
забыл, совсем.
Я сохранил ясное воспоминание лишь о
том, что когда рассказывал ему о «документе»,
то никак не мог понятливо выразиться и толком связать рассказ, и по лицу его слишком видел, что он никак не может понять меня, но что ему очень бы хотелось понять, так что даже он рискнул остановить меня вопросом, что было опасно, потому что я тотчас, чуть перебивали меня, сам перебивал
тему и
забывал, о чем говорил.
Комнату, Альфонсину, собачонку, коридор — все запомнил; хоть сейчас нарисовать; а где это все происходило,
то есть в какой улице и в каком доме — совершенно
забыл.
Он перевел дух и вздохнул. Решительно, я доставил ему чрезвычайное удовольствие моим приходом. Жажда сообщительности была болезненная. Кроме
того, я решительно не ошибусь, утверждая, что он смотрел на меня минутами с какою-то необыкновенною даже любовью: он ласкательно клал ладонь на мою руку, гладил меня по плечу… ну, а минутами, надо признаться, совсем как бы
забывал обо мне, точно один сидел, и хотя с жаром продолжал говорить, но как бы куда-то на воздух.
А молва-то ходила и впрямь, что будто он к сей вдовице, еще к девице, лет десять перед
тем подсылал и большим капиталом жертвовал (красива уж очень была),
забывая, что грех сей все едино что храм Божий разорить; да ничего тогда не успел.
Ведь о прежних всех, полагаю, не
то что сожалеть, а и думать
забыл?
Напротив, об маме он вдруг и совсем
забыл, даже денег не выслал на прожиток, так что спасла ее тогда Татьяна Павловна; и вдруг, однако, поехал к маме «спросить ее позволения» жениться на
той девице, под
тем предлогом, что «такая невеста — не женщина».
Да и не
забуду окончания
того вечера.
Анна Андреевна уже воротилась, и меня тотчас же допустили. Я вошел, сдерживая себя по возможности. Не садясь, я прямо рассказал ей сейчас происшедшую сцену,
то есть именно о «двойнике». Никогда не
забуду и не прощу ей
того жадного, но безжалостно спокойного и самоуверенного любопытства, с которым она меня выслушала, тоже не садясь.
Обо всем же
том, что произойдет со мной завтра здесь, как меня поставят перед начальством и что со мной сделают, — я почти и думать
забыл.
Неточные совпадения
Какою рыбой сглонуты // Ключи
те заповедные, // В каких морях
та рыбина // Гуляет — Бог
забыл!..»
[Ныне доказано, что тела всех вообще начальников подчиняются
тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует
забывать, что в 1762 году наука была в младенчестве.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил
забыть всех старых градоначальников, а в
том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил в дерущихся порядочную струю воды; но когда увидел Домашку, действовавшую в одной рубахе впереди всех с вилами в руках,
то"злопыхательное"сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно
забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.
Был у нее, по слухам, и муж, но так как она дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и детей у нее не было,
то в скором времени об этом муже совсем
забыли, словно так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.