Неточные совпадения
Софья Андреева (эта восемнадцатилетняя дворовая, то есть мать моя) была круглою сиротою уже несколько лет; покойный же отец ее, чрезвычайно уважавший
Макара Долгорукого и ему чем-то обязанный, тоже дворовый, шесть лет перед тем, помирая, на одре смерти, говорят даже, за четверть часа до последнего издыхания,
так что за нужду можно бы было принять и за бред, если бы он и без того не был неправоспособен, как крепостной, подозвав
Макара Долгорукого, при всей дворне и при присутствовавшем священнике, завещал ему вслух и настоятельно, указывая на дочь: «Взрасти и возьми за себя».
В глазах ее этот брак с
Макаром Ивановым был давно уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь в
таких случаях,
так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Вопрос следующий: как она-то могла, она сама, уже бывшая полгода в браке, да еще придавленная всеми понятиями о законности брака, придавленная, как бессильная муха, она, уважавшая своего
Макара Ивановича не меньше чем какого-то Бога, как она-то могла, в какие-нибудь две недели, дойти до
такого греха?
Версилов, выкупив мою мать у
Макара Иванова, вскорости уехал и с тех пор, как я уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду, кроме тех случаев, когда отлучался подолгу; тогда оставлял большею частью на попечении тетушки, то есть Татьяны Павловны Прутковой, которая всегда откуда-то в
таких случаях подвертывалась.
Но с
Макаром Ивановичем сношения все-таки никогда не прекращались.
Ответы
Макару Ивановичу посылались моею матерью вскорости и всегда писались в
таком же точно роде.
Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с
такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого
Макара Иванова, странника.
— Насчет
Макара Ивановича?
Макар Иванович — это, как ты уже знаешь, дворовый человек,
так сказать, пожелавший некоторой славы…
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот
так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что
Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
Этот
Макар отлично хорошо понимал, что я
так и сделаю, как говорю; но он продолжал молчать, и только когда я хотел было уже в третий раз припасть, отстранился, махнул рукой и вышел, даже с некоторою бесцеремонностью, уверяю тебя, которая даже меня тогда удивила.
—
Так и знала! Хинное-то лекарство и опоздала дать вовремя, весь в лихорадке! Проспала я,
Макар Иванович, голубчик!
В самом деле, могло быть, что я эту мысль тогда почувствовал всеми силами моей души; для чего же иначе было мне тогда
так неудержимо и вдруг вскочить с места и в
таком нравственном состоянии кинуться к
Макару Ивановичу?
Но у
Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей — маму и доктора.
Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как и вчера, то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у
Макара Ивановича и «как раз когда не надо»!
— Да я только
так посижу маненько, с людьми-то, — пробормотал
Макар Иванович с просящим, как у ребенка, лицом.
— Ну да,
так я и знал, народные предрассудки: «лягу, дескать, да, чего доброго, уж и не встану» — вот чего очень часто боятся в народе и предпочитают лучше проходить болезнь на ногах, чем лечь в больницу. А вас,
Макар Иванович, просто тоска берет, тоска по волюшке да по большой дорожке — вот и вся болезнь; отвыкли подолгу на месте жить. Ведь вы —
так называемый странник? Ну, а бродяжество в нашем народе почти обращается в страсть. Это я не раз заметил за народом. Наш народ — бродяга по преимуществу.
— Есть,
Макар Иванович, — вдруг подтвердил Версилов, — есть
такие и «должны быть они».
День был чрезвычайно ясный; стору у
Макара Ивановича не поднимали обыкновенно во весь день, по приказанию доктора; но на окне была не стора, а занавеска,
так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца.
Оба эти выражения он высказал, совсем не трудясь над ними и себе неприметно, а меж тем в этих двух выражениях — целое особое воззрение на оба предмета, и хоть, уж конечно, не всего народа,
так все-таки
Макар Ивановичево, собственное и не заимствованное!
—
Макар Иванович! — прервал я его вдруг, сам разгорячась без всякой меры (я помню тот вечер), — да ведь вы коммунизм, решительный коммунизм, коли
так, проповедуете!
Кончилось тем, что
Макар Иванович, в умилении, под конец только повторял к каждому слову: «
Так,
так!», но уже видимо не понимая и потеряв нитку.
Он был чрезвычайно взволнован и смотрел на Версилова, как бы ожидая от него подтвердительного слова. Повторяю, все это было
так неожиданно, что я сидел без движения. Версилов был взволнован даже не меньше его: он молча подошел к маме и крепко обнял ее; затем мама подошла, и тоже молча, к
Макару Ивановичу и поклонилась ему в ноги.
Там стояли Версилов и мама. Мама лежала у него в объятиях, а он крепко прижимал ее к сердцу.
Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей скамеечке, но как бы в каком-то бессилии,
так что Лиза с усилием придерживала его руками за плечо, чтобы он не упал; и даже ясно было, что он все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул ближе, вздрогнул и догадался: старик был мертв.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не помню, как она усадила меня подле себя, помню только, в бесценном воспоминании моем, как мы сидели рядом, рука в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про смерть его, а я ей об нем рассказывал —
так что можно было подумать, что я плакал о
Макаре Ивановиче, тогда как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она ни за что бы не могла предположить во мне
такой совсем уж малолетней пошлости.
Мне вдруг показалось очень странным, что она все
так расспрашивала про
Макара Ивановича.
— Не прими за аллегорию, Соня, я не наследство
Макара разбил, я только
так, чтоб разбить… А все-таки к тебе вернусь, к последнему ангелу! А впрочем, прими хоть и за аллегорию; ведь это непременно было
так!..
Неточные совпадения
Вскочила, испугалась я: // В дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький //
Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «
Такая есть великая // Нужда до губернатора, // Хоть умереть — дойти!»
Красавина. Теперь «сделай милостью», а давеча
так из дому гнать! Ты теперь весь в моей власти, понимаешь ты это? Что хочу, то с тобой и сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную подведу. Засудят тебя и зашлют, куда
Макар телят не гонял.
— Ты говоришь — звери. А вот сейчас Нехлюдов рассказывал о
таком поступке, — раздражительно сказал Крыльцов, и он рассказал про то, как
Макар рискует жизнью, спасая земляка. — Это-то уже не зверство, а подвиг.
— Рассуди, однако. Кабы ничего не готовилось, разве позволило бы начальство вслух об
таких вещах говорить? Вспомни-ка. Ведь в прежнее время за
такие речи ссылали туда, где
Макар телят не гонял, а нынче всякий пащенок рот разевает: волю нужно дать, волю! А начальство сидит да по головке гладит!
Замараевы не знали, как им и принять дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про себя, что тятенька ничего не пьет, а то он угостил бы его
такою деревенскою настойкой по рецепту попа
Макара, что с двух рюмок заходили бы в башке столбы.