— А я все ждала, что поумнеешь. Я выглядела вас всего
с самого начала, Аркадий Макарович, и как выглядела, то и стала так думать: «Ведь он придет же, ведь уж наверно кончит тем, что придет», — ну, и положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
Неточные совпадения
Я хоть и
начну с девятнадцатого сентября, а все-таки вставлю слова два о том, кто я, где был до того, а стало быть, и что могло быть у меня в голове хоть отчасти в то утро девятнадцатого сентября, чтоб было понятнее читателю, а может быть, и мне
самому.
— Вот что я имею вам передать. Это — документ, имеющий некоторую важность, —
начал он со вниманием и
с самым деловым видом.
Утверждали (Андроников, говорят, слышал от
самой Катерины Николавны), что, напротив, Версилов, прежде еще, то есть до
начала чувств молодой девицы, предлагал свою любовь Катерине Николавне; что та, бывшая его другом, даже экзальтированная им некоторое время, но постоянно ему не верившая и противоречившая, встретила это объяснение Версилова
с чрезвычайною ненавистью и ядовито осмеяла его.
Уединение — главное: я ужасно не любил до
самой последней минуты никаких сношений и ассоциаций
с людьми; говоря вообще,
начать «идею» я непременно положил один, это sine qua.
Не говоря
с ней ни слова, мы помещались, он по одну сторону, а я по другую, и
с самым спокойным видом, как будто совсем не замечая ее,
начинали между собой
самый неблагопристойный разговор.
Щеки ее были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно
начинали скопляться морщинки, но около глаз их еще не было, и глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом, который меня привлек к ней
с самого первого дня.
— Я просто вам всем хочу рассказать, —
начал я
с самым развязнейшим видом, — о том, как один отец в первый раз встретился
с своим милым сыном; это именно случилось «там, где ты рос»…
А что, если и в
самом деле
начнут за мною бегать…» И вот мне
начало припоминаться до последней черточки и
с нарастающим удовольствием, как я стоял давеча перед Катериной Николаевной и как ее дерзкие, но удивленные ужасно глаза смотрели на меня в упор.
Я на прошлой неделе заговорила было
с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а
сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и
начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все
с какой-то иронией и
с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью,
с которою обыкновенно говорят «великие мужи»
с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
Я
начал с самой первой нашей встречи, тогда у князя, по ее приезде из Москвы; потом рассказал, как все это шло постепенно.
Я тотчас их
начал мирить, сходил к жильцу, очень грубому, рябому дураку, чрезвычайно самолюбивому чиновнику, служившему в одном банке, Червякову, которого я очень
сам не любил, но
с которым жил, однако же, ладно, потому что имел низость часто подтрунивать вместе
с ним над Петром Ипполитовичем.
Спорить и пререкаться
с ним, как вчера, я не захотел и встал выходить, на всякий случай бросив ему, что я «постараюсь». Но вдруг он меня удивил невыразимо: я уже направлялся к двери, как он, внезапно, ласково обхватив мою талию рукой,
начал говорить мне…
самые непонятные вещи.
Я не только подавал ему одеваться, но я
сам схватывал щетку и
начинал счищать
с него последние пылинки, вовсе уже без его просьбы или приказания,
сам гнался иногда за ним со щеткой, в пылу лакейского усердия, чтоб смахнуть какую-нибудь последнюю соринку
с его фрака, так что он
сам уже останавливал меня иногда: «Довольно, довольно, Аркадий, довольно».
Ты постепенно и методической практикой одолеваешь свою волю,
начиная с самых смешных и мелких вещей, а кончаешь совершенным одолением воли своей и становишься свободным».
Как я и ожидал того, она
сама вошла в мою комнату, оставив князя
с братом, который
начал пересказывать князю какие-то светские сплетни,
самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительного старичка. Я молча и
с вопросительным видом приподнялся
с кровати.
Но я знаю, что мама часто и теперь садится подле него и тихим голосом,
с тихой улыбкой,
начинает с ним заговаривать иногда о
самых отвлеченных вещах: теперь она вдруг как-то осмелилась перед ним, но как это случилось — не знаю.
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это слово, производящее такие чудеса над русским человеком, — то ли, другое ли, но юноша
с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую силу души.
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и
с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Неточные совпадения
Сам Государев посланный // К народу речь держал, // То руганью попробует // И плечи
с эполетами // Подымет высоко, // То ласкою попробует // И грудь
с крестами царскими // Во все четыре стороны // Повертывать
начнет.
— Теперь посмотрим, братия, // Каков попу покой? //
Начать, признаться, надо бы // Почти
с рожденья
самого, // Как достается грамота // поповскому сынку, // Какой ценой поповичем // Священство покупается, // Да лучше помолчим! //....................... //.......................
С самого вешнего Николы,
с той поры, как
начала входить вода в межень, и вплоть до Ильина дня не выпало ни капли дождя.
Все единодушно соглашались, что крамолу следует вырвать
с корнем и для
начала прежде всего очистить
самих себя.
—
Сам ли ты зловредную оную книгу сочинил? а ежели не
сам, то кто тот заведомый вор и сущий разбойник, который таковое злодейство учинил? и как ты
с тем вором знакомство свел? и от него ли ту книжицу получил? и ежели от него, то зачем, кому следует, о том не объявил, но, забыв совесть, распутству его потакал и подражал? — так
начал Грустилов свой допрос Линкину.