Неточные совпадения
Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с лицами, которым, по возрасту
моему, был обязан отчетом, одним
словом, каждый-то учителишка, гувернер, инспектор, поп — все, кто угодно, спрося
мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить...
«Одним
словом,
мой милый, иногда бывает так, что и не отвяжешься».
Я так и прописываю это
слово: «уйти в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю
мою главную мысль — то самое, для чего я живу на свете.
Именно таинственные потому, что были накоплены из карманных денег
моих, которых отпускалось мне по пяти рублей в месяц, в продолжение двух лет; копление же началось с первого дня
моей «идеи», а потому Версилов не должен был знать об этих деньгах ни
слова.
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала
мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним
словом, все
мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость
мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее: на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в
словах и делах
моих; дай-то Бог!
Это желание прыгнуть на шею, чтоб признали меня за хорошего и начали меня обнимать или вроде того (
словом, свинство), я считаю в себе самым мерзким из всех
моих стыдов и подозревал его в себе еще очень давно, и именно от угла, в котором продержал себя столько лет, хотя не раскаиваюсь.
Когда я всходил на лестницу, мне ужасно захотелось застать наших дома одних, без Версилова, чтоб успеть сказать до его прихода что-нибудь доброе матери или милой
моей сестре, которой я в целый месяц не сказал почти ни одного особенного
слова.
Мне грустно, что разочарую читателя сразу, грустно, да и весело. Пусть знают, что ровно никакого-таки чувства «мести» нет в целях
моей «идеи», ничего байроновского — ни проклятия, ни жалоб сиротства, ни слез незаконнорожденности, ничего, ничего. Одним
словом, романтическая дама, если бы ей попались
мои записки, тотчас повесила бы нос. Вся цель
моей «идеи» — уединение.
Я только запомнил, что она прокричала, что
мои слова «напускные, в мелкой душе взлелеянные, пальцем вывороченные».
— Маловато, друг
мой; признаться, я, судя по твоему приступу и как ты нас звал смеяться, одним
словом, видя, как тебе хотелось рассказывать, — я ждал большего.
— А! и ты иногда страдаешь, что мысль не пошла в
слова! Это благородное страдание,
мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
В виде гарантии я давал ему
слово, что если он не захочет
моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами, и уж не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек.
Совпадение
слов опять-таки случай, но все-таки как же знает он сущность
моей природы: какой взгляд, какая угадка!
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним
словом, не могу выразить
моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
— А хозяйку надо бы научить… надо бы их выгнать из квартиры — вот что, и как можно скорей, а то они тут… Вот увидите! Вот помяните
мое слово, увидите! Э, черт! — развеселился он вдруг опять, — вы ведь Гришу дождетесь?
То есть не припомню я вам всех его
слов, только я тут прослезилась, потому вижу, и у Оли вздрогнули от благодарности губки: «Если и принимаю, — отвечает она ему, — то потому, что доверяюсь честному и гуманному человеку, который бы мог быть
моим отцом»…
— Упрекаю себя тоже в одном смешном обстоятельстве, — продолжал Версилов, не торопясь и по-прежнему растягивая
слова, — кажется, я, по скверному
моему обычаю, позволил себе тогда с нею некоторого рода веселость, легкомысленный смешок этот — одним
словом, был недостаточно резок, сух и мрачен, три качества, которые, кажется, также в чрезвычайной цене у современного молодого поколения… Одним
словом, дал ей повод принять меня за странствующего селадона.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик
мой Васин, милый
мой Васин! Одним
словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
Одно только
слово, — прокричал я, уже схватив чемодан, — если я сейчас к вам опять «кинулся на шею», то единственно потому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне этот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и это после давешнего «дебюта»; этим искренним удовольствием вы разом перевернули
мое «юное сердце» опять в вашу сторону.
— Cher enfant, друг ты
мой милый, это до того возвышенно, это до того благородно, — одним
словом, даже на Кильяна (этого чиновника внизу) произвело потрясающее впечатление! Это неблагоразумно с его стороны, но это блеск, это подвиг! Идеал ценить надо!
— И оставим, и оставим, я и сам рад все это оставить… Одним
словом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда при тебе… Забудь это, друг
мой; она тоже изменит свое о тебе мнение, я это слишком предчувствую… А вот и князь Сережа!
— Если я обратился к вам с
словами от всей души, то причиною тому были именно теперешние, настоящие чувства
мои к Андрею Петровичу.
— Эти лестницы… — мямлил Версилов, растягивая
слова, видимо чтоб сказать что-нибудь и видимо боясь, чтоб я не сказал чего-нибудь, — эти лестницы — я отвык, а у тебя третий этаж, а впрочем, я теперь найду дорогу… Не беспокойся,
мой милый, еще простудишься.
Но видел же он это франтовство, это фанфаронство, этого Матвея (я даже раз хотел довезти его на
моих санях, но он не сел, и даже несколько раз это было, что он не хотел садиться), ведь видел же, что у меня деньги сыплются, — и ни
слова, ни
слова, даже не полюбопытствовал!
— Что тебе делать,
мой милый? Будь честен, никогда не лги, не пожелай дому ближнего своего, одним
словом, прочти десять заповедей: там все это навеки написано.
— Женевские идеи — это добродетель без Христа,
мой друг, теперешние идеи или, лучше сказать, идея всей теперешней цивилизации. Одним
словом, это — одна из тех длинных историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы с тобой поговорим о другом, а еще лучше, если помолчим о другом.
Отец
мой, как вам тоже известно, вот уже два года в параличе, а теперь ему, пишут, хуже,
слова не может вымолвить и не узнает.
«Но что ж из того, — думал я, — ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним
словом, я даже был рад, что мог быть ей полезным и… и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это сестра
моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы еще ни разу с ней не говорили, ни
словом, ни даже намеком, как будто его и не было вовсе.
— Я вам сам дверь отворю, идите, но знайте: я принял одно огромное решение; и если вы захотите дать свет
моей душе, то воротитесь, сядьте и выслушайте только два
слова. Но если не хотите, то уйдите, и я вам сам дверь отворю!
— Я всегда робел прежде. Я и теперь вошел, не зная, что говорить. Вы думаете, я теперь не робею? Я робею. Но я вдруг принял огромное решение и почувствовал, что его выполню. А как принял это решение, то сейчас и сошел с ума и стал все это говорить… Выслушайте, вот
мои два
слова: шпион я ваш или нет? Ответьте мне — вот вопрос!
Я пустился домой; в
моей душе был восторг. Все мелькало в уме, как вихрь, а сердце было полно. Подъезжая к дому мамы, я вспомнил вдруг о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном
слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко на сердце! Да и Лиза, что с ней?» — подумал я, став на крыльцо.
— Ты раскаиваешься? Это хорошо, — ответил он, цедя
слова, — я и всегда подозревал, что у тебя игра — не главное дело, а лишь вре-мен-ное уклонение… Ты прав,
мой друг, игра — свинство, и к тому же можно проиграться.
Тут я рассказал ему весь
мой визит до чрезвычайной подробности. Он все выслушал молча; о возможности сватовства князя к Анне Андреевне не промолвил ни
слова; на восторженные похвалы
мои Анне Андреевне промямлил опять, что «она — милая».
И вот, вдруг она, ни
слова не говоря, нагнулась, потупилась и вдруг, бросив обе руки вперед, обхватила меня за талью, а лицом наклонилась к
моим коленям.
— Чрезвычайно жаль, что я наверно не помню; но мне ужасно кажется, что это —
мои, — проговорил я с дрожащими от негодования губами.
Слова эти тотчас же вызвали ропот.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее на рубль. Сердце
мое замирало; я начинал что-то заговаривать с извозчиком, но у меня даже не выговаривались
слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще раз: он страшно проигрался. На меня он посмотрел с каким-то рассеянным недоумением.
— Что? Как! — вскричал я, и вдруг
мои ноги ослабели, и я бессильно опустился на диван. Он мне сам говорил потом, что я побледнел буквально как платок. Ум замешался во мне. Помню, мы все смотрели молча друг другу в лицо. Как будто испуг прошел по его лицу; он вдруг наклонился, схватил меня за плечи и стал меня поддерживать. Я слишком помню его неподвижную улыбку; в ней были недоверчивость и удивление. Да, он никак не ожидал такого эффекта своих
слов, потому что был убежден в
моей виновности.
А собственно о подробностях и какими
словами она выражалась, то не сумею тебе передать,
мой друг.
Словом, когда я вошел к нему, в душе
моей звучали фальшивые струны.
Одним
словом, отказаться от
моей части в наследстве и еще десять тысяч — вот их последнее
слово.
О друг
мой, она сказала всего только два
слова, но это… это было вроде великолепнейшего стихотворения.
— Потом узнаете что. Знайте только, что я уже его недостоин, потому что опоздал. Едем, а вы попомните
мое слово. Попробуем выход лакейский… И разве я не знаю, что я сознательно, с полной волей, еду и действую как лакей!
Странно было и то, что, войдя и поговорив с Тушаром, она ни
слова не сказала мне самому, что она —
моя мать.
— «Тем даже прекрасней оно, что тайна…» Это я запомню, эти
слова. Вы ужасно неточно выражаетесь, но я понимаю… Меня поражает, что вы гораздо более знаете и понимаете, чем можете выразить; только вы как будто в бреду… — вырвалось у меня, смотря на его лихорадочные глаза и на побледневшее лицо. Но он, кажется, и не слышал
моих слов.
Характер ее был похож на
мой, то есть самовластный и гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбила князя из самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что он вполне, с первого
слова и часа, подчинился ей.
Дав себе
слово «молчать», как объяснил я в предыдущей главе, я, конечно, в теории, то есть в мечтах
моих, думал сдержать
мое слово.
— Макар Иванович, вы опять употребили
слово «благообразие», а я как раз вчера и все дни этим
словом мучился… да и всю жизнь
мою мучился, только прежде не знал о чем. Это совпадение
слов я считаю роковым, почти чудесным… Объявляю это в вашем присутствии…
Версилов как бы боялся за
мои отношения к Макару Ивановичу, то есть не доверял ни
моему уму, ни такту, а потому чрезвычайно был доволен потом, когда разглядел, что и я умею иногда понять, как надо отнестись к человеку совершенно иных понятий и воззрений, одним
словом, умею быть, когда надо, и уступчивым и широким.
«Тут-то в первый раз проник и в
мое сердце ужас, после сих странных
слов», — припоминала потом.