Неточные совпадения
То, что романическая Марья Ивановна, у которой
документ находился «на сохранении», нашла нужным передать его мне, и никому иному, то были лишь ее взгляд и ее воля, и объяснять это я не обязан; может быть, когда-нибудь к
слову и расскажу; но столь неожиданно вооруженный, я не мог не соблазниться желанием явиться в Петербург.
То есть я и солгал, потому что
документ был у меня и никогда у Крафта, но это была лишь мелочь, а в самом главном я не солгал, потому что в ту минуту, когда лгал, то дал себе
слово сжечь это письмо в тот же вечер.
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого
слова: «Mademoiselle, или оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот
документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за
документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним
словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого
документа.
Из моих
слов у него он мог заключить, как я сам дорожу тайной и как боюсь, чтобы кто не узнал про
документ.
Черт меня дернул разгорячиться перед ним до того, что я, кончая речь и с наслаждением отчеканивая
слова и возвышая все более и более голос, вошел вдруг в такой жар, что всунул эту совсем ненужную подробность о том, то передам
документ через Татьяну Павловну и у нее на квартире!
Одним
словом, я не знаю, к кому я ее ревновал; но я чувствовал только и убедился в вчерашний вечер, как дважды два, что она для меня пропала, что эта женщина меня оттолкнет и осмеет за фальшь и за нелепость! Она — правдивая и честная, а я — я шпион и с
документами!
Последнее
слово: эта кража
документа была всему причиною, всем остальным несчастиям!
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, — если у тебя в самом деле что-то есть…
документы… одним
словом — если у тебя есть что мне сказать, то не говори; ради Бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори…
Я молча положу перед нею
документ и уйду, даже не дождавшись от нее
слова; вы будете сами свидетельницей!
И я объяснил, что я передам
документ лишь с тем, что она даст
слово немедленно примириться с Анной Андреевной и даже согласиться на брак ее…
А я, знаешь… побегу-ка я, однако, к ней и оставлю записку… знаешь, я напишу нашими
словами (она поймет!), что
документ тут и чтоб она завтра ровно в десять часов утра была у меня — ровнешенько!
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу
документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни
слова и уйду от нее навсегда…
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект
документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого
слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Неточные совпадения
Самгин, еще раз просматривая
документы, приготовленные для судоговорения, прислушивался к нестройному говору, ловил фразы, которые казались ему наиболее ловко сделанными. Он все еще не утратил способности завидовать мастерам красивого
слова и упрекнул себя: как это он не догадался поставить в ряд Гапона, Азефа, Распутина? Первые двое представляют возможность очень широких толкований…
В этих
словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе. Передавая
документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину:
— Пож-жалуйста, пож-жалуйста! Я не сопротивляюсь… Ну, —
документы… Я — человек тоже рабочий. Часы. Вот деньги. И — все, поверьте
слову…
Одним
словом, я готов на все, выдам все
документы, какие потребуете, все подпишу… и мы эту бумагу сейчас же и совершили бы, и если бы можно, если бы только можно, то сегодня же бы утром…
Благо еще, что ко взысканию не подают, а только
документы из года в год переписывают. Но что, ежели вдруг взбеленятся да потребуют: плати! А по нынешним временам только этого и жди. Никто и не вспомнит, что ежели он и занимал деньги, так за это двери его дома были для званого и незваного настежь открыты. И сам он жил, и другим давал жить… Все позабудется; и пиры, и банкеты, и оркестр, и певчие; одно не позабудется — жестокое
слово: «Плати!»