Неточные совпадения
— Cher, cher enfant! — восклицал он, целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт
знает с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного
сердца!
— Ничего я не помню и не
знаю, но только что-то осталось от вашего лица у меня в
сердце на всю жизнь, и, кроме того, осталось знание, что вы моя мать.
— Бонмо великолепное, и,
знаешь, оно имеет глубочайший смысл… Совершенно верная идея! То есть, веришь ли… Одним словом, я тебе сообщу один крошечный секрет. Заметил ты тогда эту Олимпиаду? Веришь ли, что у ней болит немножко по Андрею Петровичу
сердце, и до того, что она даже, кажется, что-то питает…
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только,
знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское
сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им дома есть нечего.
— Я только скрепя
сердце слушаю, потому что ясно вижу какую-то тут проделку и хочу
узнать… Но я могу не выдержать, Стебельков!
— А я очень рада, что вы именно теперь так говорите, — с значением ответила она мне. Я должен сказать, что она никогда не заговаривала со мной о моей беспорядочной жизни и об омуте, в который я окунулся, хотя, я
знал это, она обо всем этом не только
знала, но даже стороной расспрашивала. Так что теперь это было вроде первого намека, и —
сердце мое еще более повернулось к ней.
— Не хвалите меня, я этого не люблю. Не оставляйте в моем
сердце тяжелого подозрения, что вы хвалите из иезуитства, во вред истине, чтоб не переставать нравиться. А в последнее время… видите ли… я к женщинам ездил. Я очень хорошо принят, например, у Анны Андреевны, вы
знаете?
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с
сердца долой! Лиза,
знает мама? Да как не
знать: вчера-то, вчера-то она поднялась на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не
знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты мыслей, то есть насчет меня, мамы, брата, отца…
Знает Версилов?
А я ничего не
знаю, что в его
сердце…
Каким образом могли сочетаться все мирные впечатления и наслаждения затишьем с мучительно сладкими и тревожными биениями
сердца при предчувствии близких бурных решений — не
знаю, но все опять отношу к «широкости».
Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не
знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии
сердца ощутишь.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнил и держал на
сердце лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем оказалось лишь первое, как
узнал я впоследствии от самого Ламберта.
Если уж мог быть такой сон, если уж мог он вырваться из моего
сердца и так формулироваться, то, значит, я страшно много — не
знал, а предчувствовал из того самого, что сейчас разъяснил и что в самом деле
узнал лишь тогда, «когда уже все кончилось».
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор,
знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не
знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего
сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам
знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
Вот эссенция моих вопросов или, лучше сказать, биений
сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу на кровати, локтями в колена, а ладонями подпирая голову. Но ведь я
знал, я
знал уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня лишь она, — она и она одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не
знаю еще, как назвать тогдашнее чувство мое по имени!
— Я сам не
знаю, я только что пришел, а он уже мертв. Андрей Петрович говорит: разрыв
сердца!
Она встала и вдруг исчезла за портьеру; на лице ее в то мгновение блистали слезы (истерические, после смеха). Я остался один, взволнованный и смущенный. Положительно я не
знал, чему приписать такое в ней волнение, которого я никогда бы в ней и не предположил. Что-то как бы сжалось в моем
сердце.
— На, читай! Ты непременно должен все
узнать… и зачем ты так много дал мне перерыть в этой старой дребедени!.. Я только осквернил и озлобил
сердце!..
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его было много и сложного: «он не захотел фатума жизни; ему нужна была свобода, а не рабство фатума; через рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в
сердце золотой век и
знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
От кого придут деньги — я не справлялся; я
знал, что от Версилова, а так как я день и ночь мечтал тогда, с замиранием
сердца и с высокомерными планами, о встрече с Версиловым, то о нем вслух совсем перестал говорить, даже с Марьей Ивановной.
Таким образом, на этом поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед другой в деликатности и терпении, и князь в конце концов уже не
знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных
сердцем людей, кончил тем, что начал страдать и винить во всем одного себя.
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в
сердце, добрел до своей квартиры. Я не торопился, я
знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела: старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его
знает, не
знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого
сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не
знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Не
знаешь сам, что сделал ты: // Ты снес один по крайности // Четырнадцать пудов!» // Ой,
знаю!
сердце молотом // Стучит в груди, кровавые // В глазах круги стоят, // Спина как будто треснула…
Впопад ли я ответила — // Не
знаю… Мука смертная // Под
сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, // С ребеночком сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Нет великой оборонушки! // Кабы
знали вы да ведали, // На кого вы дочь покинули, // Что без вас я выношу? // Ночь — слезами обливаюся, // День — как травка пристилаюся… // Я потупленную голову, //
Сердце гневное ношу!..