Неточные совпадения
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара
к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел, как у вас что-то вдруг дернулось в лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в лице: вам
пришло тогда, внизу, на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и
другому не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
С одною из таких фантазий и
пришел я в это утро
к Звереву —
к Звереву, потому что никого
другого не имел в Петербурге,
к кому бы на этот раз мог обратиться.
Прихожу к Оле, сидим
друг против дружки, заплакала я.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась
к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что
приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А
другая кричит ей на лестницу: „Ты сама
к нам
приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
А что я
приду к нему первому, а не
к кому
другому, в первый же день по выздоровлении, то и в этом он не сомневался нимало...
— Так я
приду к вам, можно? — пролепетал мне наскоро Тришатов, спеша за своим
другом.
— Что вы, мама? — удивился я, — я и сегодня на панихиду
приду, и еще
приду; и…
к тому же завтра — день вашего рожденья, мама, милый
друг мой! Не дожил он трех дней только!
Они сидели
друг против
друга за тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я мог вполне видеть их лица. Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я
пришел уже
к начатому разговору, а потому некоторое время ничего не понимал. Помню, она вдруг спросила...
— О, ты ничего не знаешь, Ламберт! Ты страшно, страшно необразован… но я плюю. Все равно. О, он любит маму; он целовал ее портрет; он прогонит ту на
другое утро, а сам
придет к маме; но уже будет поздно, а потому надо спасти теперь…
Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может
прийти к другому результату, кроме ошеломления.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней мере один из них, и пред тем, улетая или погибая,
приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Добряк Артасьев, не медля ни минуты, поспешил
прийти к другу своему Пилецкому, чтобы передать ему, какие есть в русской земле добрые и великодушные люди. Мартына Степаныча тоже обрадовала и умилила эта новость.
Неточные совпадения
X л е с т а
к о в (принимая деньги).Покорнейше благодарю. Я вам тотчас
пришлю их из деревни… у меня это вдруг… Я вижу, вы благородный человек. Теперь
другое дело.
Городничий. Зачем! Так уж, видно, судьба! (Вздохнув.)До сих пор, благодарение богу, подбирались
к другим городам; теперь
пришла очередь
к нашему.
Стародум (берет у Правдина табак). Как ни с чем? Табакерке цена пятьсот рублев.
Пришли к купцу двое. Один, заплатя деньги, принес домой табакерку.
Другой пришел домой без табакерки. И ты думаешь, что
другой пришел домой ни с чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою честь, мои правилы.
— А
пришли мы
к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много
друг дружке разорений и наругательств делали, а все правды у нас нет. Иди и володей нами!
Читая эти письма, Грустилов
приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность
к апатии, с
другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ будет назначен Парамоша.