Неточные совпадения
Затерявшийся и конфузящийся новичок,
в первый день поступления
в школу (
в какую бы то
ни было), есть общая жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются
как с лакеем.
Странно, мне, между прочим, понравилось
в его письмеце (одна маленькая страничка малого формата), что он
ни слова не упомянул об университете, не просил меня переменить решение, не укорял, что не хочу учиться, — словом, не выставлял никаких родительских финтифлюшек
в этом роде,
как это бывает по обыкновению, а между тем это-то и было худо с его стороны
в том смысле, что еще пуще обозначало его ко мне небрежность.
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя
как угорелый все эти последние дни
в Москве, — никогда теперь уже не буду один,
как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и
в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще
в Москве и которая не оставляла меня
ни на один миг
в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день
в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных
в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему
в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я провел
в кабинете минуты три и
ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «
Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому что все у меня заволоклось.
Я действительно был
в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к
какому бы
ни было.
В гимназии я с товарищами был на ты, но
ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол и жил
в углу. Но не это смущало меня. На всякий случай я дал себе слово не входить
в споры и говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
В самом деле, чего же я боялся и что могли они мне сделать
какой бы там
ни было диалектикой?
Но после похорон девицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа
в Эмс, дал Версилову пощечину публично
в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на другой же день явился на променаде
как ни в чем не бывало.
Я воображал тысячу раз,
как я приступлю: я вдруг очутываюсь,
как с неба спущенный,
в одной из двух столиц наших (я выбрал для начала наши столицы, и именно Петербург, которому, по некоторому расчету, отдал преимущество); итак, я спущен с неба, но совершенно свободный,
ни от кого не завишу, здоров и имею затаенных
в кармане сто рублей для первоначального оборотного капитала.
Пыль — это те же камни, если смотреть
в микроскоп, а щетка,
как ни тверда, все та же почти шерсть.
К тому же и не находил ничего
в обществе людей,
как ни старался, а я старался; по крайней мере все мои однолетки, все мои товарищи, все до одного, оказывались ниже меня мыслями; я не помню
ни единого исключения.
Я знаю, что у меня может быть обед,
как ни у кого, и первый
в свете повар, с меня довольно, что я это знаю.
Я особенно оценил их деликатность
в том, что они оба не позволили себе
ни малейшей шутки надо мною, а стали, напротив, относиться к делу так же серьезно,
как и следовало.
Скажу кстати,
в скобках, что почему-то подозреваю, что она никогда не верила
в мою гуманность, а потому всегда трепетала; но, трепеща,
в то же время не поддалась
ни на
какую культуру.
В этом плане, несмотря на страстную решимость немедленно приступить к выполнению, я уже чувствовал, было чрезвычайно много нетвердого и неопределенного
в самых важных пунктах; вот почему почти всю ночь я был
как в полусне, точно бредил, видел ужасно много снов и почти
ни разу не заснул
как следует.
Как услыхала она про Версилова, так на него и накинулась,
в исступлении вся, говорит-говорит, смотрю я на нее и дивлюсь:
ни с кем она, молчаливая такая, так не говорит, а тут еще с незнакомым совсем человеком?
Я знал, серьезно знал, все эти три дня, что Версилов придет сам, первый, — точь-в-точь
как я хотел того, потому что
ни за что на свете не пошел бы к нему первый, и не по строптивости, а именно по любви к нему, по какой-то ревности любви, — не умею я этого выразить.
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же день
как ни в чем не бывало — мало того: я был почти груб
в этот второй вечер, а он тоже
как будто сух. Случилось это опять у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
Я видел, с
каким мучением и с
каким потерянным взглядом обернулся было князь на миг к Стебелькову; но Стебельков вынес взгляд
как ни в чем не бывало и, нисколько не думая стушевываться, развязно сел на диван и начал рукой ерошить свои волосы, вероятно
в знак независимости.
Когда я выговорил про даму, что «она была прекрасна собою,
как вы», то я тут схитрил: я сделал вид, что у меня вырвалось нечаянно, так что
как будто я и не заметил; я очень знал, что такая «вырвавшаяся» похвала оценится выше женщиной, чем
какой угодно вылощенный комплимент. И
как ни покраснела Анна Андреевна, а я знал, что ей это приятно. Да и даму эту я выдумал: никакой я не знал
в Москве; я только чтоб похвалить Анну Андреевну и сделать ей удовольствие.
Я поднял голову:
ни насмешки,
ни гнева
в ее лице, а была лишь ее светлая, веселая улыбка и какая-то усиленная шаловливость
в выражении лица, — ее всегдашнее выражение, впрочем, — шаловливость почти детская. «Вот видишь, я тебя поймала всего; ну, что ты теперь скажешь?» —
как бы говорило все ее лицо.
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня
в последний раз еду, особенно после того,
как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет
ни копейки. Вы не поверите,
как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая,
в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет
в чужую совесть. Я достаточно вскакивал
в совесть других и
в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное
в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается,
как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
Я тотчас узнал эту гостью,
как только она вошла: это была мама, хотя с того времени,
как она меня причащала
в деревенском храме и голубок пролетел через купол, я не видал уж ее
ни разу.
У всякого человека, кто бы он
ни был, наверно, сохраняется какое-нибудь воспоминание о чем-нибудь таком, с ним случившемся, на что он смотрит или наклонен смотреть,
как на нечто фантастическое, необычайное, выходящее из ряда, почти чудесное, будет ли то — сон, встреча, гадание, предчувствие или что-нибудь
в этом роде.
У меня хоть и
ни малейшей мысли не было его встретить, но я
в тот же миг угадал, кто он такой, только все еще сообразить не мог,
каким это образом он просидел эти все дни, почти рядом со мной, так тихо, что я до сих пор ничего не расслышал.
Видишь каплю воды,
как слеза чиста, ну так посмотри, что
в ней есть, и увидишь, что механики скоро все тайны Божии разыщут,
ни одной нам с тобой не оставят» — так и сказал это, запомнил я.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее,
как в это время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она
как бы нарочно не обращала на него
ни малейшего внимания.
Дело
в том, что
в словах бедного старика не прозвучало
ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо видно было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного
в словах Лизы, а окрик ее на себя принял
как за нечто должное, то есть что так и следовало его «распечь» за вину его.
Все закричали, зарадовались, а солдат,
как стоял, так
ни с места, точно
в столб обратился, не понимает ничего; не понял ничего и из того, что председатель сказал ему
в увещание, отпуская на волю.
Ныне не
в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает,
какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся
как бы
в тысячу раз, ибо
ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую
в веселии сердца ощутишь.
Хвалит пустыню с восторгом, но
ни в пустыню,
ни в монастырь
ни за что не пойдет, потому что
в высшей степени «бродяга»,
как мило назвал его Александр Семенович, на которого ты напрасно, мимоходом сказать, сердишься.
Когда на коленки их у паперти ставила, все еще
в башмачонках были,
каких ни есть, да
в салопчиках, все
как ни есть, а купецкие дети; а тут уж пошли бегать и босенькие: на ребенке одежонка горит, известно.
А Максим-то Иванович все пуще удивляется: „
Ни он такой,
ни он этакой; я его из грязи взял,
в драдедам одел; на нем полсапожки матерчатые, рубашка с вышивкой,
как генеральского сына держу, чего ж он ко мне не привержен?
Доказательств у них не было
ни малейших, и молодой человек про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость приема и вся хитрость расчета состояла
в этом случае лишь
в том соображении, что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так же и сделает те же самые шаги,
как если б получил самые математические доказательства.
Когда потом, выздоравливая, я соображал, еще лежа
в постели: что бы мог узнать Ламберт из моего вранья и до
какой именно степени я ему проврался? — то
ни разу не приходило ко мне даже подозрения, что он мог так много тогда узнать!
—
Как не желать? но не очень. Мне почти ничего не надо,
ни рубля сверх. Я
в золотом платье и я
как есть — это все равно; золотое платье ничего не прибавит Васину. Куски не соблазняют меня: могут ли места или почести стоить того места, которого я стою?
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О,
в тот вечер они сошлись опять совершенно
как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна. Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря
ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти
в вдохновении,
как часто со мною случается (дело было почти
в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я
ни пошел! Не так ли?
— Так уж я хочу-с, — отрезал Семен Сидорович и, взяв шляпу, не простившись
ни с кем, пошел один из залы. Ламберт бросил деньги слуге и торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв
в своем смущении обо мне. Мы с Тришатовым вышли после всех. Андреев
как верста стоял у подъезда и ждал Тришатова.
Разумеется, я видел тоже, что он ловит меня,
как мальчишку (наверное — видел тогда же); но мысль о браке с нею до того пронзила меня всего, что я хоть и удивлялся на Ламберта,
как это он может верить
в такую фантазию, но
в то же время сам стремительно
в нее уверовал,
ни на миг не утрачивая, однако, сознания, что это, конечно,
ни за что не может осуществиться.
Я начал было плакать, не знаю с чего; не помню,
как она усадила меня подле себя, помню только,
в бесценном воспоминании моем,
как мы сидели рядом, рука
в руку, и стремительно разговаривали: она расспрашивала про старика и про смерть его, а я ей об нем рассказывал — так что можно было подумать, что я плакал о Макаре Ивановиче, тогда
как это было бы верх нелепости; и я знаю, что она
ни за что бы не могла предположить во мне такой совсем уж малолетней пошлости.
Но если я и вымолвил это, то смотрел я с любовью. Говорили мы
как два друга,
в высшем и полном смысле слова. Он привел меня сюда, чтобы что-то мне выяснить, рассказать, оправдать; а между тем уже все было, раньше слов, разъяснено и оправдано. Что бы я
ни услышал от него теперь — результат уже был достигнут, и мы оба со счастием знали про это и так и смотрели друг на друга.
Только что он, давеча, прочел это письмо,
как вдруг ощутил
в себе самое неожиданное явление:
в первый раз,
в эти роковые два года, он не почувствовал
ни малейшей к ней ненависти и
ни малейшего сотрясения, подобно тому
как недавно еще «сошел с ума» при одном только слухе о Бьоринге.
— Позвольте вам заметить, Аркадий Макарович, что вы слишком разгорячились;
как ни уважаем мы вас, а мамзель Альфонсина не шельма, а даже совсем напротив, находится
в гостях, и не у вас, а у моей жены, с которою уже несколько времени
как обоюдно знакомы.
Но так
как и я
ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил
в крайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякой выгоды, а потому из всех сил лез к ней с своими услугами, до самого последнего часу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и священника…
Ни Альфонсинки,
ни хозяина уже давно не было дома. Хозяйку я
ни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще положил прекратить с ними всякие сношения и даже съехать
как можно скорей с квартиры; а потому, только что принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали
в мою дверь; к удивлению моему, оказался Тришатов.
Во-первых,
в лице его я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил
ни малейшей перемены. Одет он был
как всегда, то есть почти щеголевато.
В руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с улыбкой подал его маме; та было посмотрела с пугливым недоумением, но приняла букет, и вдруг краска слегка оживила ее бледные щеки, а
в глазах сверкнула радость.
— Я, конечно, вас обижаю, — продолжал он
как бы вне себя. — Это
в самом деле, должно быть, то, что называют страстью… Я одно знаю, что я при вас кончен; без вас тоже. Все равно без вас или при вас, где бы вы
ни были, вы все при мне. Знаю тоже, что я могу вас очень ненавидеть, больше, чем любить… Впрочем, я давно
ни об чем не думаю — мне все равно. Мне жаль только, что я полюбил такую,
как вы…
Я прибежал к Ламберту. О,
как ни желал бы я придать логический вид и отыскать хоть малейший здравый смысл
в моих поступках
в тот вечер и во всю ту ночь, но даже и теперь, когда могу уже все сообразить, я никак не
в силах представить дело
в надлежащей ясной связи. Тут было чувство или, лучше сказать, целый хаос чувств, среди которых я, естественно, должен был заблудиться. Правда, тут было одно главнейшее чувство, меня подавлявшее и над всем командовавшее, но… признаваться ли
в нем? Тем более что я не уверен…
Достав письмо, ее письмо, мой московский документ, они взяли такого же размера простую почтовую бумажку и положили
в надрезанное место кармана и зашили снова
как ни в чем не бывало, так что я ничего не мог заметить.