Неточные совпадения
Он сам, этот мрачный и закрытый человек, с тем милым простодушием, которое он черт знает откуда брал (точно из кармана), когда видел, что это необходимо, — он сам говорил мне, что тогда он был весьма «глупым молодым щенком» и
не то что сентиментальным, а так, только что
прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на тогдашнее подрастающее поколение наше.
Я их очень люблю, но с тобой я почти как с родным — и
не сыном, а братом, и особенно люблю, когда ты возражаешь; ты литературен, ты
читал, ты умеешь восхищаться…
В последние два года я даже перестал книги
читать, боясь наткнуться на какое-нибудь место
не в пользу «идеи», которое могло бы потрясти меня.
— По мере как я
читал, вы улыбались, но я и до половины
не дошел, как вы остановили меня, позвонили и вошедшему слуге приказали попросить Татьяну Павловну, которая немедленно прибежала с таким веселым видом, что я, видя ее накануне, почти теперь
не узнал.
Книг было довольно, и
не то что газет и журналов, а настоящих книг, — и он, очевидно, их
читал и, вероятно, садился
читать или принимался писать с чрезвычайно важным и аккуратным видом.
— Гм. — Он подмигнул и сделал рукой какой-то жест, вероятно долженствовавший обозначать что-то очень торжествующее и победоносное; затем весьма солидно и спокойно вынул из кармана газету, очевидно только что купленную, развернул и стал
читать в последней странице, по-видимому оставив меня в совершенном покое. Минут пять он
не глядел на меня.
Я громко удивился тому, что Васин, имея этот дневник столько времени перед глазами (ему дали
прочитать его),
не снял копии, тем более что было
не более листа кругом и заметки все короткие, — «хотя бы последнюю-то страничку!» Васин с улыбкою заметил мне, что он и так помнит, притом заметки без всякой системы, о всем, что на ум взбредет.
«Я, говорит, ваше объявление в газете
прочел, вы, говорит,
не так, сударыня, его написали, так что даже повредить себе тем самым можете».
— Что тебе делать, мой милый? Будь честен, никогда
не лги,
не пожелай дому ближнего своего, одним словом,
прочти десять заповедей: там все это навеки написано.
Я бы там перечла мои любимые книги, которые уж давно отложила, а все никак
не сберусь
прочесть.
Если б у меня был читатель и
прочел все то, что я уже написал о моих приключениях, то, нет сомнения, ему нечего было бы объяснять, что я решительно
не создан для какого бы то ни было общества.
Ибо
читают и толкуют весь свой век, насытившись сладости книжной, а сами все в недоумении пребывают и ничего разрешить
не могут.
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему старику князю, то он,
прочтя его и узнав, что собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему
не позволяют.
Только что он, давеча,
прочел это письмо, как вдруг ощутил в себе самое неожиданное явление: в первый раз, в эти роковые два года, он
не почувствовал ни малейшей к ней ненависти и ни малейшего сотрясения, подобно тому как недавно еще «сошел с ума» при одном только слухе о Бьоринге.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно
читал Псалтирь. Я теперь ничего уже
не буду описывать из
не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в комнате, был
не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность
не по старцу и
не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Разумеется, я
не ожидал их встретить веселыми; но та особенная давящая тоска, с заботой и беспокойством, которую я
прочел в их глазах, сразу поразила меня, и я мигом заключил, что «тут, верно,
не один покойник причиною». Все это, повторяю, я отлично запомнил.
— Он просил меня пожертвовать своей судьбой его счастию, а впрочем,
не просил по-настоящему: это все довольно молчаливо обделалось, я только в глазах его все
прочитала. Ах, Боже мой, да чего же больше: ведь ездил же он в Кенигсберг, к вашей матушке, проситься у ней жениться на падчерице madame Ахмаковой? Ведь это очень сходно с тем, что он избрал меня вчера своим уполномоченным и конфидентом.
Вся публика
прочла еще как-то недавно в газетах жалобу какого-то господина, просидевшего всю ночь под арестом, связанного, и тоже в комнате для вытрезвления, но тот, кажется, был даже и
не виноват; я же был виновен.
Я вышел молча, и во взглядах их с удовольствием
прочел даже некоторое удивление к человеку, умевшему даже в таком положении
не потерять своего достоинства.
Двойник, по крайней мере по одной медицинской книге одного эксперта, которую я потом нарочно
прочел, двойник — это есть
не что иное, как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души, которое может повести к довольно худому концу.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (
Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и
прочитать:
не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Городничий (
читает).«Как сивый мерин».
Не может быть! вы это сами написали.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому
читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем
прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!