Неточные совпадения
Что на гибель — это-то и мать моя, надеюсь,
понимала всю жизнь; только разве когда шла, то
не думала о гибели вовсе; но так всегда у этих «беззащитных»: и знают, что гибель, а лезут.
Я никак
не мог
понять, для чего он это сделал.
Видя, в чем дело, я встал и резко заявил, что
не могу теперь принять деньги, что мне сообщили о жалованье, очевидно, ошибочно или обманом, чтоб я
не отказался от места, и что я слишком теперь
понимаю, что мне
не за что получать, потому что никакой службы
не было.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а
не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее
понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Из всего выходит вопрос, который Крафт
понимать не может, и вот этим и надо заняться, то есть непониманием Крафта, потому что это феномен.
Уж одно слово, что он фатер, — я
не об немцах одних говорю, — что у него семейство, он живет как и все, расходы как и у всех, обязанности как и у всех, — тут Ротшильдом
не сделаешься, а станешь только умеренным человеком. Я же слишком ясно
понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать, но
не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым разом выхожу из общества.
Я
понять сначала
не мог, как можно было так низко и позорно тогда упасть и, главное — забыть этот случай,
не стыдиться его,
не раскаиваться.
Да и вообще он привык перед нами, в последнее время, раскрываться без малейшей церемонии, и
не только в своем дурном, но даже в смешном, чего уж всякий боится; между тем вполне сознавал, что мы до последней черточки все
поймем.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже
не обернулась на его слова и продолжала развязывать кулек и на поданные тарелки раскладывать гостинцы. Мать тоже сидела в совершенном недоумении, конечно
понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно. Сестра еще раз меня тронула за локоть.
Я чувствовал, что мне здесь никогда
не простят, — о, я уже начинал помаленьку
понимать, что именно
не простят и чем именно я провинился!
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что
не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и
не говорю о том, что даже до сей поры
не совсем
понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился
не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
— Татьяна Павловна сказала сейчас все, что мне надо было узнать и чего я никак
не мог
понять до нее: это то, что
не отдали же вы меня в сапожники, следственно, я еще должен быть благодарен.
Понять не могу, отчего я неблагодарен, даже и теперь, даже когда меня вразумили. Уж
не ваша ли кровь гордая говорит, Андрей Петрович?
[
Понимаешь? (франц.)]) и в высшей степени уменье говорить дело, и говорить превосходно, то есть без глупого ихнего дворового глубокомыслия, которого я, признаюсь тебе, несмотря на весь мой демократизм, терпеть
не могу, и без всех этих напряженных русизмов, которыми говорят у нас в романах и на сцене «настоящие русские люди».
Я, конечно,
понял, что он вздумал надо мною насмехаться. Без сомнения, весь этот глупый анекдот можно было и
не рассказывать и даже лучше, если б он умер в неизвестности; к тому же он отвратителен по своей мелочности и ненужности, хотя и имел довольно серьезные последствия.
Пусть Ефим, даже и в сущности дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же в самой глубине дела лежала такая точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и, главное, чего они никогда
не могли
понять.
„Знать вас
не знаю, ведать
не ведаю“, а документ у меня неисправен, сама это
понимаю.
Послезавтра возвращается она от купца, бледная, дрожит вся, бросилась на кровать —
поняла я все и спрашивать
не смею.
И вот прямо скажу:
понять не могу до сих пор, каким это образом тогда Оля, такая недоверчивая, с первого почти слова начала его слушать?
Потом помолчала, вижу, так она глубоко дышит: «Знаете, — говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые, то мы бы от него, может, по гордости нашей, и
не приняли, а что мы теперь приняли, то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку,
не правда ли?» Я сначала
не так
поняла да говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния
не принять, коли он сверх того доброй души человек?» Нахмурилась она на меня: «Нет, говорит, маменька, это
не то,
не благодеяние нужно, а „гуманность“ его, говорит, дорога.
Я стою, молчу, гляжу на нее, а она из темноты точно тоже глядит на меня,
не шелохнется… «Только зачем же, думаю, она на стул встала?» — «Оля, — шепчу я, робею сама, — Оля, слышишь ты?» Только вдруг как будто во мне все озарилось, шагнула я, кинула обе руки вперед, прямо на нее, обхватила, а она у меня в руках качается, хватаю, а она качается,
понимаю я все и
не хочу
понимать…
А я-то думал, что все еще
не отстал от поколения и
понимаю современную молодежь.
Я дал слово, в ту же ночь, к вам
не ходить никогда и пришел к вам вчера поутру только со зла,
понимаете вы: со зла.
— Возьми, Лиза. Как хорошо на тебя смотреть сегодня. Да знаешь ли, что ты прехорошенькая? Никогда еще я
не видал твоих глаз… Только теперь в первый раз увидел… Где ты их взяла сегодня, Лиза? Где купила? Что заплатила? Лиза, у меня
не было друга, да и смотрю я на эту идею как на вздор; но с тобой
не вздор… Хочешь, станем друзьями? Ты
понимаешь, что я хочу сказать?..
— Нет, я
не нахмурился, Лиза, а я так… Видишь, Лиза, лучше прямо: у меня такая черта, что
не люблю, когда до иного щекотного в душе пальцами дотрагиваются… или, лучше сказать, если часто иные чувства выпускать наружу, чтоб все любовались, так ведь это стыдно,
не правда ли? Так что я иногда лучше люблю хмуриться и молчать: ты умна, ты должна
понять.
Наконец государю
не понравилось, и действительно: целая гора, стоит гора на улице, портит улицу: «Чтоб
не было камня!» Ну, сказал, чтоб
не было, —
понимаете, что значит «чтоб
не было»?
Как, неужели все? Да мне вовсе
не о том было нужно; я ждал другого, главного, хотя совершенно
понимал, что и нельзя было иначе. Я со свечой стал провожать его на лестницу; подскочил было хозяин, но я, потихоньку от Версилова, схватил его изо всей силы за руку и свирепо оттолкнул. Он поглядел было с изумлением, но мигом стушевался.
Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и «любовь к человечеству» надо
понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей (другими словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и
не будет на самом деле.
Я знал, что я
не из-за денег хожу, но
понимал, что каждый день прихожу брать деньги.
Повторяю, князь был ужасно необразован. Я даже повернулся с досады на диване, хоть и
не совсем был согласен с Версиловым. Версилов слишком
понял, что князь показывает зубы.
— Я
понимаю, князь, что вы взбешены этим мерзавцем… но я
не иначе, князь, возьму, как если мы поцелуемся, как в прежних размолвках…