Неточные совпадения
Но я знаю, однако
же, наверно, что иная женщина обольщает красотой своей, или там чем знает, в тот
же миг; другую
же надо полгода разжевывать, прежде чем понять, что в ней есть; и чтобы рассмотреть такую и влюбиться, то мало смотреть и мало быть просто готовым на что угодно, а
надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
Кончив гимназию, я тотчас
же вознамерился не только порвать со всеми радикально, но если
надо, то со всем даже миром, несмотря на то что мне был тогда всего только двадцатый год.
Между тем мне
надо было непременно окончить сегодня
же об жалованье — до приезда некоторых лиц.
Мне в этот
же день
надо было видеть Ефима Зверева, одного из прежних товарищей по гимназии, бросившего гимназию и поступившего в Петербурге в одно специальное высшее училище.
— Позволь, Дергачев, это не так
надо ставить, — опять подхватил с нетерпением Тихомиров (Дергачев тотчас
же уступил).
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало
надо было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного в том, чтоб порвать, если к тому
же и сами не хотят меня? Мать и сестра? Но их-то я ни в каком случае не оставлю — как бы ни обернулось дело.
Вообще
же настоящий приступ к делу у меня был отложен, еще с самого начала, в Москве, до тех пор пока я буду совершенно свободен; я слишком понимал, что мне
надо было хотя бы, например, сперва кончить с гимназией.
Я особенно оценил их деликатность в том, что они оба не позволили себе ни малейшей шутки
надо мною, а стали, напротив, относиться к делу так
же серьезно, как и следовало.
— Татьяна Павловна сказала сейчас все, что мне
надо было узнать и чего я никак не мог понять до нее: это то, что не отдали
же вы меня в сапожники, следственно, я еще должен быть благодарен. Понять не могу, отчего я неблагодарен, даже и теперь, даже когда меня вразумили. Уж не ваша ли кровь гордая говорит, Андрей Петрович?
Я опять направлялся на Петербургскую. Так как мне в двенадцатом часу непременно
надо было быть обратно на Фонтанке у Васина (которого чаще всего можно было застать дома в двенадцать часов), то и спешил я не останавливаясь, несмотря на чрезвычайный позыв выпить где-нибудь кофею. К тому
же и Ефима Зверева
надо было захватить дома непременно; я шел опять к нему и впрямь чуть-чуть было не опоздал; он допивал свой кофей и готовился выходить.
Затем я изложил ему, что тяжба уже выиграна, к тому
же ведется не с князем Сокольским, а с князьями Сокольскими, так что если убит один князь, то остаются другие, но что, без сомнения,
надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя князья апеллировать и не будут), но единственно для приличия.
По миновании
же срока и последует дуэль; что я с тем и пришел теперь, что дуэль не сейчас, но что мне
надо было заручиться, потому что секунданта нет, я ни с кем не знаком, так по крайней мере к тому времени чтоб успеть найти, если он, Ефим, откажется.
Я, конечно, понял, что он вздумал
надо мною насмехаться. Без сомнения, весь этот глупый анекдот можно было и не рассказывать и даже лучше, если б он умер в неизвестности; к тому
же он отвратителен по своей мелочности и ненужности, хотя и имел довольно серьезные последствия.
— Да еще
же бы нет! — вскричал наконец Васин (он все продолжал улыбаться, нисколько не удивляясь на меня), — да это так ведь и бывает всегда, почти со всеми, и первым даже делом; только в этом никто не признается, да и не
надо совсем признаваться, потому что, во всяком случае, это пройдет и из этого ничего не будет.
— Ну, а вам
надо сейчас
же и размазать. Вы знаете, что она во вражде с Версиловым… ну и там все это, ну вот и я взволновался: эх, оставим, после!
— Да ведь вот
же и тебя не знал, а ведь знаю
же теперь всю. Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть и боишься смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная. Лучше меня, гораздо лучше меня! Я тебя ужасно люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда
надо, смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У меня есть «идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
Надо завести новую, а карманы пусты, и, кроме того,
надо припасти денег сегодня
же на вечер, и это во что бы ни стало, — иначе я «несчастен и погиб»; это — собственные мои тогдашние изречения.
Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и «любовь к человечеству»
надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты
же сам и создал в душе своей (другими словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и не будет на самом деле.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю на Россию, может быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода, и
надо свободу перенести: сумеем ли? Так
же ли по вкусу нам свобода окажется? — вот вопрос.
— Знаю, мой друг. А ты… ты когда
же был давеча у Анны Андреевны, в котором именно часу то есть? Это мне
надо для одного факта.
— Ну, па-а-слушайте, милостивый государь, ну, куда мы идем? Я вас спрашиваю: куда мы стремимся и в чем тут остроумие? — громко прокричал поручик. — Если человек несчастный в своих неудачах соглашается принесть извинение… если, наконец, вам
надо его унижение… Черт возьми, да не в гостиной
же мы, а на улице! Для улицы и этого извинения достаточно…
Но у Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал людей — маму и доктора. Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как и вчера, то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас
же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у Макара Ивановича и «как раз когда не
надо»!
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам
же беспременно
надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
А между тем для меня до сих пор задача: как мог он, Ламберт, профильтроваться и присосаться к такой неприступной и высшей особе, как Анна Андреевна? Правда, он взял справки, но что
же из этого? Правда, он был одет прекрасно, говорил по-парижски и носил французскую фамилию, но ведь не могла
же Анна Андреевна не разглядеть в нем тотчас
же мошенника? Или предположить, что мошенника-то ей и
надо было тогда. Но неужели так?
И вдруг такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то есть математическое доказательство коварства намерений его дочки и всех тех, которые его от нее отнимают, и что, стало быть,
надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней
же, все к той
же Анне Андреевне, и обвенчаться с нею хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
Дела
же своего твердо держись и не сдавай через всякое малодушие; делай
же постепенно, не бросаясь и не кидаясь; ну, вот и все, что тебе
надо.
Я понял наконец, что вижу перед собой человека, которому сейчас
же надо бы приложить по крайней мере полотенце с уксусом к голове, если не отворить кровь.
— Ты врешь, и ты пьян.
Надо еще пить, и будешь веселее. Бери
же бокал, бери
же!
Я слишком это поняла, но уже было поздно; о да, я сама была тогда виновата: мне
надо было вас позвать тогда
же и вас успокоить, но мне стало досадно; и я попросила не принимать вас в дом; вот и вышла та сцена у подъезда, а потом та ночь.
Впрочем, все
же надо было это высказать.
— Я знаю, знаю, вы увидали, что тут не то, что вам
надо, но… что
же вам
надо? Объясните мне это еще раз…
Все это я таил с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть, на целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их
надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была
же наверно.
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра
же положу перед нею это письмо и, если
надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
— Подавай карман,
надо вынуть письмо — не при ней
же взрезывать!