Неточные совпадения
Почем знать,
может быть, она полюбила до смерти… фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не
понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был очень красив собою), и уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами.
Видя, в чем дело, я встал и резко заявил, что не
могу теперь принять деньги, что мне сообщили о жалованье, очевидно, ошибочно или обманом, чтоб я не отказался от места, и что я слишком теперь
понимаю, что мне не за что получать, потому что никакой службы не было.
Из всего выходит вопрос, который Крафт
понимать не
может, и вот этим и надо заняться, то есть непониманием Крафта, потому что это феномен.
Я,
может быть, один там и
понял, что такое Васин говорил про «идею-чувство»!
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он
мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не
поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
Подошел и я — и не
понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился;
может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
В этих забавах прошло дней восемь; не
понимаю, как
могло это мне понравиться; да и не нравилось же, а так.
Я
понять сначала не
мог, как можно было так низко и позорно тогда упасть и, главное — забыть этот случай, не стыдиться его, не раскаиваться.
— Ты прекрасно рассказал и все мне так живо напомнил, — отчеканил Версилов, — но, главное, поражает меня в рассказе твоем богатство некоторых странных подробностей, о долгах моих например. Не говоря уже о некоторой неприличности этих подробностей, не
понимаю, как даже ты их
мог достать?
Не
понимаю, как человек не злой, как Тушар, иностранец, и даже столь радовавшийся освобождению русских крестьян,
мог бить такого глупого ребенка, как я.
[
Понимаешь? (франц.)]) и в высшей степени уменье говорить дело, и говорить превосходно, то есть без глупого ихнего дворового глубокомыслия, которого я, признаюсь тебе, несмотря на весь мой демократизм, терпеть не
могу, и без всех этих напряженных русизмов, которыми говорят у нас в романах и на сцене «настоящие русские люди».
Я вдруг и неожиданно увидал, что он уж давно знает, кто я такой, и,
может быть, очень многое еще знает. Не
понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от него глаз. Он видимо торжествовал, он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
Именно нужны все эти подробности, чтоб можно было
понять, каким образом
могло произойти такое сумасшедшее приключение, имевшее такое огромное влияние на все последующее.
— Что это?.. Про какой документ говорите вы? — смутилась Катерина Николаевна, и даже до того, что побледнела, или,
может быть, так мне показалось. Я
понял, что слишком уже много сказал.
Я не
понимаю, как я
могла взять от него вчера деньги!
И вот прямо скажу:
понять не
могу до сих пор, каким это образом тогда Оля, такая недоверчивая, с первого почти слова начала его слушать?
Потом помолчала, вижу, так она глубоко дышит: «Знаете, — говорит вдруг мне, — маменька, кабы мы были грубые, то мы бы от него,
может, по гордости нашей, и не приняли, а что мы теперь приняли, то тем самым только деликатность нашу доказали ему, что во всем ему доверяем, как почтенному седому человеку, не правда ли?» Я сначала не так
поняла да говорю: «Почему, Оля, от благородного и богатого человека благодеяния не принять, коли он сверх того доброй души человек?» Нахмурилась она на меня: «Нет, говорит, маменька, это не то, не благодеяние нужно, а „гуманность“ его, говорит, дорога.
— Вчера вечером, заключив из одной вашей фразы, что вы не
понимаете женщины, я был рад, что
мог вас на этом поймать. Давеча, поймав вас на «дебюте», — опять-таки ужасно был рад, и все из-за того, что сам вас тогда расхвалил…
— Я к тому нахохлился, — начал я с дрожью в голосе, — что, находя в вас такую странную перемену тона ко мне и даже к Версилову, я… Конечно, Версилов,
может быть, начал несколько ретроградно, но потом он поправился и… в его словах,
может быть, заключалась глубокая мысль, но вы просто не
поняли и…
—
Может, и так, только я вас, по обыкновению, не
понимаю.
Я
понимал и тогда, что она,
может быть, рассчитывала иногда кой о чем у меня выведать.
— Два месяца назад я здесь стоял за портьерой… вы знаете… а вы говорили с Татьяной Павловной про письмо. Я выскочил и, вне себя, проговорился. Вы тотчас
поняли, что я что-то знаю… вы не
могли не
понять… вы искали важный документ и опасались за него… Подождите, Катерина Николавна, удерживайтесь еще говорить. Объявляю вам, что ваши подозрения были основательны: этот документ существует… то есть был… я его видел; это — ваше письмо к Андроникову, так ли?
— Лиза, милая, я вижу только, что я тут ничего не знаю, но зато теперь только узнал, как тебя люблю. Одного только не
понимаю, Лиза; все мне тут ясно, одного только совсем не
пойму: за что ты его полюбила? Как ты
могла такого полюбить? Вот вопрос!
Я не
понимаю, за что меня полюбила ваша сестра; но, уж конечно, я без нее,
может быть, не жил бы теперь на свете.
— Очень
могло быть, что вы не так
поняли?
— Понимать-то
можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово в слово...
Кто знает,
может быть, мне очень хотелось тоже не скрыть от нее, что визит ее меня даже перед товарищами стыдит; хоть капельку показать ей это, чтоб
поняла: «Вот, дескать, ты меня срамишь и даже сама не
понимаешь того».
Я знал, что мама ничего не
понимает в науках,
может быть, даже писать не умеет, но тут-то моя роль мне и нравилась.
— Ему надо покой;
может, надо будет доктора. Что спросит — все исполнять, то есть… vous comprenez, ma fille? vous avez l'argent, [Вы
понимаете, милая моя? У вас есть деньги? (франц.)] нет? Вот! — И он вынул ей десятирублевую. Он стал с ней шептаться: — Vous comprenez! vous comprenez! — повторял он ей, грозя пальцем и строго хмуря брови. Я видел, что она страшно перед ним трепетала.
— «Тем даже прекрасней оно, что тайна…» Это я запомню, эти слова. Вы ужасно неточно выражаетесь, но я
понимаю… Меня поражает, что вы гораздо более знаете и
понимаете, чем
можете выразить; только вы как будто в бреду… — вырвалось у меня, смотря на его лихорадочные глаза и на побледневшее лицо. Но он, кажется, и не слышал моих слов.
Может быть, читатель это
поймет.
— Нет, ничего. Я сам увижусь. Мне жаль Лизу. И что
может посоветовать ей Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в людях, ни в жизни. Вот что еще, мой милый (он меня давно не называл «мой милый»), тут есть тоже… некоторые молодые люди… из которых один твой бывший товарищ, Ламберт… Мне кажется, все это — большие мерзавцы… Я только, чтоб предупредить тебя… Впрочем, конечно, все это твое дело, и я
понимаю, что не имею права…
Откуда взялась Настасья Егоровна и где она сидела, когда я говорил с Анной Андреевной, — даже
понять не
могу.
Подожди, это ты,
может быть, и
поймешь теперь.
О, не беспокойся, я знаю, что это было «логично», и слишком
понимаю неотразимость текущей идеи, но, как носитель высшей русской культурной мысли, я не
мог допустить того, ибо высшая русская мысль есть всепримирение идей.
— Вздор, ничего не будет, не приду! — вскричал я упрямо и с злорадством, — теперь — все по-новому! да и
можете ли вы это
понять? Прощайте, Настасья Егоровна, нарочно не пойду, нарочно не буду вас расспрашивать. Вы меня только сбиваете с толку. Не хочу я проникать в ваши загадки.
По временам мне даже казалось, что они все
понимают, но этого почти быть не
могло.
Читатель
поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак не
мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и не
мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам скажу, — характер!
— Конечно, трудно
понять, но это — вроде игрока, который бросает на стол последний червонец, а в кармане держит уже приготовленный револьвер, — вот смысл его предложения. Девять из десяти шансов, что она его предложение не примет; но на одну десятую шансов, стало быть, он все же рассчитывал, и, признаюсь, это очень любопытно, по-моему, впрочем… впрочем, тут
могло быть исступление, тот же «двойник», как вы сейчас так хорошо сказали.
Они сидели друг против друга за тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я
мог вполне видеть их лица. Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала.
Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я пришел уже к начатому разговору, а потому некоторое время ничего не
понимал. Помню, она вдруг спросила...
Хотя она и сама слишком
понимала эти события и
могла бы с двух слов схватить дело, однако изложение заняло у нас, я думаю, минут десять.
Анну тоже не пугай; люблю ведь я и ее; ты к ней несправедлив, потому что
понимать тут не
можешь: она обижена, она с детства была обижена; ох, навалились вы все на меня!
Я остановил извозчика и перескочил к Тришатову. До сих пор не
понимаю, каким образом я
мог так вдруг решиться, но я вдруг поверил и вдруг решился. Альфонсинка завопила ужасно, но мы ее бросили, и уж не знаю, поворотила ли она за нами или отправилась домой, но уж я ее больше не видал.
Кстати, я не знаю и не
понимаю отношений Ламберта к рябому и почему Ламберт не
мог без него обойтись.
Может быть, в этих, столь ранних, порывах безумия заключается именно эта жажда порядка и это искание истины, и кто ж виноват, что некоторые современные молодые люди видят эту истину и этот порядок в таких глупеньких и смешных вещах, что не
понимаешь даже, как
могли они им поверить!