— Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого,
кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в глубокой тьме.
Неточные совпадения
Но Версилов и не ходил ни к
кому,
хотя иногда уходил на весь день.
От
кого бы перенес я такой взгляд и такую нахальную улыбку без немедленного протеста,
хотя бы глупейшего, — это все равно, — с моей стороны?
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно в том, чтоб оставили меня в покое. Пока у меня есть два рубля, я
хочу жить один, ни от
кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не
хочу.
Из светского его знакомства все его обвинили,
хотя, впрочем, мало
кто знал обо всех подробностях; знали только нечто о романической смерти молодой особы и о пощечине.
Господа, неужели независимость мысли,
хотя бы и самая малая, столь тяжела для вас? Блажен,
кто имеет идеал красоты,
хотя бы даже ошибочный! Но в свой я верую. Я только не так изложил его, неумело, азбучно. Через десять лет, конечно, изложил бы лучше. А это сберегу на память.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я
хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к
кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
— Он солгал. Я — не мастер давать насмешливые прозвища. Но если
кто проповедует честь, то будь и сам честен — вот моя логика, и если неправильна, то все равно. Я
хочу, чтоб было так, и будет так. И никто, никто не смей приходить судить меня ко мне в дом и считать меня за младенца! Довольно, — вскричал он, махнув на меня рукой, чтоб я не продолжал. — А, наконец!
Кто не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я брал у него эти деньги, я был твердо уверен, что если
захочу, то слишком могу достать и из другого источника.
Я взбежал на лестницу и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «Ну пускай, — думал я, — поскорей бы только!» Кухарка отворила и с гнусной своей флегмой прогнусила, что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого
кого, не ждет ли
кто Татьяну Павловну?» —
хотел было я спросить, но не спросил: «лучше сам увижу», и, пробормотав кухарке, что я подожду, сбросил шубу и отворил дверь…
Я выбежал; я не мог видеть
кого бы то ни было, не только Татьяну Павловну, а мама меня мучила. Я
хотел быть один, один.
Уходить я собирался без отвращения, без проклятий, но я
хотел собственной силы, и уже настоящей, не зависимой ни от
кого из них и в целом мире; а я-то уже чуть было не примирился со всем на свете!
Дело в том, что, как только обнаружилось все о князе, тотчас после его ареста, то Лиза, первым делом, поспешила стать в такое положение относительно нас и всех,
кого угодно, что как будто и мысли не
хотела допустить, что ее можно сожалеть или в чем-нибудь утешать, а князя оправдывать.
Кухарка с самого начала объявила суду, что
хочет штраф деньгами, «а то барыню как посадят,
кому ж я готовить-то буду?» На вопросы судьи Татьяна Павловна отвечала с великим высокомерием, не удостоивая даже оправдываться; напротив, заключила словами: «Прибила и еще прибью», за что немедленно была оштрафована за дерзкие ответы суду тремя рублями.
— Оставим, — сказал Версилов, странно посмотрев на меня (именно так, как смотрят на человека непонимающего и неугадывающего), —
кто знает, что у них там есть, и
кто может знать, что с ними будет? Я не про то: я слышал, ты завтра
хотел бы выйти. Не зайдешь ли к князю Сергею Петровичу?
— Если б он на меня поднял руку, то не ушел бы ненаказанный, и я бы не сидел теперь перед вами, не отомстив, — ответил я с жаром. Главное, мне показалось, что она
хочет меня для чего-то раздразнить, против кого-то возбудить (впрочем, известно — против
кого); и все-таки я поддался.
— Так уж я хочу-с, — отрезал Семен Сидорович и, взяв шляпу, не простившись ни с
кем, пошел один из залы. Ламберт бросил деньги слуге и торопливо выбежал вслед за ним, даже позабыв в своем смущении обо мне. Мы с Тришатовым вышли после всех. Андреев как верста стоял у подъезда и ждал Тришатова.
— «Расстанемтесь, и тогда буду любить вас», буду любить — только расстанемтесь. Слушайте, — произнес он, совсем бледный, — подайте мне еще милостыню; не любите меня, не живите со мной, будем никогда не видаться; я буду ваш раб — если позовете, и тотчас исчезну — если не
захотите ни видеть, ни слышать меня, только… только не выходите ни за
кого замуж!
Неточные совпадения
Да
кто там еще? (Подходит к окну.)Не
хочу, не
хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели, черт возьми! Не впускай, Осип!
Вырос племянничек Якова, Гриша, // Барину в ноги: «Жениться
хочу!» // —
Кто же невеста?
Г-жа Простакова (к Софье). Убирала покои для твоего любезного дядюшки. Умираю,
хочу видеть этого почтенного старичка. Я об нем много наслышалась. И злодеи его говорят только, что он немножечко угрюм, а такой-де преразумный, да коли-де
кого уж и полюбит, так прямо полюбит.
Скотинин. Да коль доказывать, что ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от
кого слышать не
хотел; а какова была голоушка!
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин,
кто чему-нибудь учиться
захочет.