Неточные совпадения
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не
знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (
кто знает, может быть, о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не
он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
— Слушайте, — пробормотал я совершенно неудержимо, но дружески и ужасно любя
его, — слушайте: когда Джемс Ротшильд, покойник, парижский, вот что тысячу семьсот миллионов франков оставил (
он кивнул головой), еще в молодости, когда случайно
узнал, за несколько часов раньше всех, об убийстве герцога Беррийского, то тотчас поскорее дал
знать кому следует и одной только этой штукой, в один миг, нажил несколько миллионов, — вот как люди делают!
Из светского
его знакомства все
его обвинили, хотя, впрочем, мало
кто знал обо всех подробностях;
знали только нечто о романической смерти молодой особы и о пощечине.
«О, пусть обижает меня этот нахал генерал, на станции, где мы оба ждем лошадей: если б
знал он,
кто я,
он побежал бы сам
их запрягать и выскочил бы сажать меня в скромный мой тарантас!
Вообще, все эти мечты о будущем, все эти гадания — все это теперь еще как роман, и я, может быть, напрасно записываю; пускай бы оставалось под черепом;
знаю тоже, что этих строк, может быть, никто не прочтет; но если б
кто и прочел, то поверил ли бы
он, что, может быть, я бы и не вынес ротшильдских миллионов?
А разозлился я вдруг и выгнал
его действительно, может быть, и от внезапной догадки, что
он пришел ко мне, надеясь
узнать: не осталось ли у Марьи Ивановны еще писем Андроникова? Что
он должен был искать этих писем и ищет
их — это я
знал. Но
кто знает, может быть тогда, именно в ту минуту, я ужасно ошибся! И
кто знает, может быть, я же, этою же самой ошибкой, и навел
его впоследствии на мысль о Марье Ивановне и о возможности у ней писем?
Я вдруг и неожиданно увидал, что
он уж давно
знает,
кто я такой, и, может быть, очень многое еще
знает. Не понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от
него глаз.
Он видимо торжествовал,
он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у
него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех
знаете, нельзя ли
узнать хоть в бумагах
его, потому что непременно теперь от
него остались бумаги, так к
кому ж
они теперь от
него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
Не то чтоб
он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда
кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не
знаю, но какому-то весьма сильному и доброму чувству.
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл,
кто именно, только,
знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с, потому что русский кошель толст, а
им дома есть нечего.
—
Кто этого не слышал, и
он совершенно даже
знает, рассказывая, что ты это наверно уж слышал, но все-таки рассказывает, нарочно воображая, что ты не слыхал.
— Я не
знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил
он, — впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого,
кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в глубокой тьме.
За игорным столом приходилось даже иногда говорить кой с
кем; но раз я попробовал на другой день, тут же в комнатах, раскланяться с одним господчиком, с которым не только говорил, но даже и смеялся накануне, сидя рядом, и даже две карты
ему угадал, и что ж —
он совершенно не
узнал меня.
— Да? Когда же это было? И от
кого ты именно слышал? — с любопытством осведомился
он. Я рассказал все, что
знал.
Любопытно то, за
кого эти светские франты почитают друг друга и на каких это основаниях могут
они уважать друг друга; ведь этот князь мог же предположить, что Анна Андреевна уже
знает о связи
его с Лизой, в сущности с ее сестрой, а если не
знает, то когда-нибудь уж наверно
узнает; и вот
он «не сомневался в ее решении»!
Из моих слов у
него он мог заключить, как я сам дорожу тайной и как боюсь, чтобы
кто не
узнал про документ.
— Оставим, — сказал Версилов, странно посмотрев на меня (именно так, как смотрят на человека непонимающего и неугадывающего), —
кто знает, что у
них там есть, и
кто может
знать, что с
ними будет? Я не про то: я слышал, ты завтра хотел бы выйти. Не зайдешь ли к князю Сергею Петровичу?
Сказав это,
он вдруг ушел; я же остался, стоя на месте и до того в смущении, что не решился воротить
его. Выражение «документ» особенно потрясло меня: от
кого же бы
он узнал, и в таких точных выражениях, как не от Ламберта? Я воротился домой в большом смущении. Да и как же могло случиться, мелькнуло во мне вдруг, чтоб такое «двухлетнее наваждение» исчезло как сон, как чад, как видение?
От
кого придут деньги — я не справлялся; я
знал, что от Версилова, а так как я день и ночь мечтал тогда, с замиранием сердца и с высокомерными планами, о встрече с Версиловым, то о
нем вслух совсем перестал говорить, даже с Марьей Ивановной.
— Нет-с, не Ламберту, — улыбнулся
он давешней длинной улыбкой, в которой, впрочем, видна была уже твердость взамен утреннего недоумения, — полагаю, что сами изволите
знать кому, а только напрасно делаете вид, что не
знаете, единственно для красы-с, а потому и сердитесь. Покойной ночи-с!
Теперь я
знаю, почему
он так глупо потерялся:
он торопился и боялся, чтоб
их не накрыли; потом я объясню,
кого именно
он боялся.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.