Неточные совпадения
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет
до сих
пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в
том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Разумеется, покончили
тем, что я перестал возражать, а он всучил-таки мне пятьдесят рублей:
до сих
пор вспоминаю с краской в лице, что их принял!
Впрочем, и все, что описывал
до сих
пор, по-видимому с такой ненужной подробностью, — все это ведет в будущее и там понадобится. В своем месте все отзовется; избежать не умел; а если скучно,
то прошу не читать.
Но не «красоты» соблазнили меня умолчать
до сих
пор, а и сущность дела,
то есть трудность дела; даже теперь, когда уже прошло все прошедшее, я ощущаю непреодолимую трудность рассказать эту «мысль».
Да и вообще
до сих
пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о
том, как я буду обращаться с людьми, — у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо.
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих,
то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще
до сих
пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
— Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп только бы не простыл, а котлетки я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб идти на кухню, и в первый раз, может быть, в целый месяц мне вдруг стало стыдно, что она слишком уж проворно вскакивает для моих услуг, тогда как
до сих
пор сам же я
того требовал.
Тут мое лакейство пригодилось мне инстинктивно: я старался изо всех сил угодить и нисколько не оскорблялся, потому что ничего еще я этого не понимал, и удивляюсь даже
до сей
поры тому, что был так еще тогда глуп, что не мог понять, как я всем им неровня.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о
том, что даже
до сей
поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В
том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
Друг мой, это очень неблагородно,
тем более что твоя мать ни в чем не виновна лично: это характер чистейший, а если она не Версилова,
то единственно потому, что
до сих
пор замужем.
Но, отдавая справедливость Ефиму (который, вероятно, в
ту минуту думал, что я иду по улице и ругаюсь), — я все-таки ничего не уступил из убеждений, как не уступлю
до сих
пор.
А между
тем, представьте, за формальностями
до сих
пор ничего нельзя было сделать.
Я
до сих
пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно, он в
ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия, как сообразил я после). Но это слово «он тебе все лжет» было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
А так как я и
до сих
пор держусь убеждения, что в азартной игре, при полном спокойствии характера, при котором сохранилась бы вся тонкость ума и расчета, невозможно не одолеть грубость слепого случая и не выиграть —
то, естественно, я должен был тогда все более и более раздражаться, видя, что поминутно не выдерживаю характера и увлекаюсь, как совершенный мальчишка.
Гм… ну да, конечно, подобное объяснение могло у них произойти… хотя мне, однако, известно, что там
до сих
пор ничего никогда не было сказано или сделано ни с
той, ни с другой стороны…
Я прямо, но очень хладнокровно спросил его, для чего ему это нужно? И вот
до сих
пор не могу понять, каким образом
до такой степени может доходить наивность иного человека, по-видимому не глупого и «делового», как определил его Васин? Он совершенно прямо объяснил мне, что у Дергачева, по подозрениям его, «наверно что-нибудь из запрещенного, из запрещенного строго, а потому, исследовав, я бы мог составить
тем для себя некоторую выгоду». И он, улыбаясь, подмигнул мне левым глазом.
У меня хоть и ни малейшей мысли не было его встретить, но я в
тот же миг угадал, кто он такой, только все еще сообразить не мог, каким это образом он просидел эти все дни, почти рядом со мной, так тихо, что я
до сих
пор ничего не расслышал.
Разговор был, очевидно, продолжением их прежних споров за неделю; но в нем, к несчастью, проскочило опять
то самое роковое словцо, которое так наэлектризовало меня вчера и свело меня на одну выходку, о которой я
до сих
пор сожалею.
А между
тем для меня
до сих
пор задача: как мог он, Ламберт, профильтроваться и присосаться к такой неприступной и высшей особе, как Анна Андреевна? Правда, он взял справки, но что же из этого? Правда, он был одет прекрасно, говорил по-парижски и носил французскую фамилию, но ведь не могла же Анна Андреевна не разглядеть в нем тотчас же мошенника? Или предположить, что мошенника-то ей и надо было тогда. Но неужели так?
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал
до сих
пор, знаете для чего? Для
того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так,
то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
Впрочем, скажу все: я даже
до сих
пор не умею судить ее; чувства ее действительно мог видеть один только Бог, а человек к
тому же — такая сложная машина, что ничего не разберешь в иных случаях, и вдобавок к
тому же, если этот человек — женщина.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источник сил,
до сих
пор питавший и гревший их, отходил, как
то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове
до сих
пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не
то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Влас наземь опускается. // «Что так?» — спросили странники. // — Да отдохну пока! // Теперь не скоро князюшка // Сойдет с коня любимого! // С
тех пор, как слух прошел, // Что воля нам готовится, // У князя речь одна: // Что мужику у барина //
До светопреставления // Зажату быть в горсти!..
Молиться в ночь морозную // Под звездным небом Божиим // Люблю я с
той поры. // Беда пристигнет — вспомните // И женам посоветуйте: // Усердней не помолишься // Нигде и никогда. // Чем больше я молилася, //
Тем легче становилося, // И силы прибавлялося, // Чем чаще я касалася //
До белой, снежной скатерти // Горящей головой…
С самого вешнего Николы, с
той поры, как начала входить вода в межень, и вплоть
до Ильина дня не выпало ни капли дождя.
Но почему заказанная у господина Винтергальтера новая голова
до сих
пор не прибывает, о
том неизвестен.