Неточные совпадения
Любопытно, что этот человек, столь поразивший меня с самого
детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже, может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот человек даже и теперь
в чрезвычайно многом остается для меня совершенною загадкой.
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе; с
детства меня отдали
в люди, для комфорта Версилова, об чем, впрочем, после; а потому я никак не могу представить себе, какое у нее могло быть
в то время лицо.
Мало того, я именно знаю всю непроходимость той среды и тех жалких понятий,
в которых она зачерствела с
детства и
в которых осталась потом на всю жизнь.
Я и до нее жил
в мечтах, жил с самого
детства в мечтательном царстве известного оттенка; но с появлением этой главной и все поглотившей во мне идеи мечты мои скрепились и разом отлились
в известную форму: из глупых сделались разумными.
Каждая мечта моя, с самого
детства, отзывалась им: витала около него, сводилась на него
в окончательном результате.
Я с самого
детства привык воображать себе этого человека, этого «будущего отца моего» почти
в каком-то сиянии и не мог представить себе иначе, как на первом месте везде.
— Mon pauvre enfant! [Мое бедное дитя! (франц.)] Я всегда был убежден, что
в твоем
детстве было очень много несчастных дней.
О mon cher, этот детский вопрос
в наше время просто страшен: покамест эти золотые головки, с кудрями и с невинностью,
в первом
детстве, порхают перед тобой и смотрят на тебя, с их светлым смехом и светлыми глазками, — то точно ангелы Божии или прелестные птички; а потом… а потом случается, что лучше бы они и не вырастали совсем!
Это правда, что появление этого человека
в жизни моей, то есть на миг, еще
в первом
детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
Опять-таки, я давно уже заметил
в себе черту, чуть не с
детства, что слишком часто обвиняю, слишком наклонен к обвинению других; но за этой наклонностью весьма часто немедленно следовала другая мысль, слишком уже для меня тяжелая: «Не я ли сам виноват вместо них?» И как часто я обвинял себя напрасно!
В смутных воспоминаниях моего пяти-шестилетнего
детства я всего чаще припоминаю — с отвращением конечно — около круглого стола конклав умных женщин, строгих и суровых, ножницы, материю, выкройки и модную картинку.
— Первые годы
детства моего прошли тоже
в деревне.
— Случилось так, — продолжал я, — что вдруг,
в одно прекрасное утро, явилась за мною друг моего
детства, Татьяна Павловна, которая всегда являлась
в моей жизни внезапно, как на театре, и меня повезли
в карете и привезли
в один барский дом,
в пышную квартиру.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего
детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться
в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков:
в самом деле,
в чем ты, собственно, меня обвиняешь?
В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
«И к чему все эти прежние хмурости, — думал я
в иные упоительные минуты, — к чему эти старые больные надрывы, мое одинокое и угрюмое
детство, мои глупые мечты под одеялом, клятвы, расчеты и даже „идея“?
А это он действительно смешал: я слышал какой-то
в этом роде рассказ о камне еще во времена моего
детства, только, разумеется, не так и не про этот камень.
Странно, во мне всегда была, и, может быть, с самого первого
детства, такая черта: коли уж мне сделали зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда
в роль лакея.
Дело
в том, что товарищ моего
детства Ламберт очень, и даже прямо, мог бы быть причислен к тем мерзким шайкам мелких пройдох, которые сообщаются взаимно ради того, что называют теперь шантажом и на что подыскивают теперь
в своде законов определения и наказания.
Макар Иванович по поводу этого дня почему-то вдруг ударился
в воспоминания и припомнил
детство мамы и то время, когда она еще «на ножках не стояла».
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь путь он все-таки не мог прийти
в себя от какой-то ярости на этих молодых людей и успокоиться. Я дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся
в меня старому впечатлению с
детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно,
в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Это был человечек с одной из тех глупо-деловых наружностей, которых тип я так ненавижу чуть ли не с моего
детства; лет сорока пяти, среднего роста, с проседью, с выбритым до гадости лицом и с маленькими правильными седенькими подстриженными бакенбардами,
в виде двух колбасок, по обеим щекам чрезвычайно плоского и злого лица.
Все мучительное чувство унижения от сознания, что я мог пожелать такого позору, как перемена фамилии усыновлением, эта измена всему моему
детству — все это почти
в один миг уничтожило все прежнее расположение, и вся радость моя разлетелась как дым.
О, эти обидчики еще с
детства, еще
в семействах своих выучиваются матерями своими обижать!
Я тотчас же пошлю к князю
В—му и к Борису Михайловичу Пелищеву, его друзьям с
детства; оба — почтенные влиятельные
в свете лица, и, я знаю это, они уже два года назад с негодованием отнеслись к некоторым поступкам его безжалостной и жадной дочери.
Да, Аркадий Макарович, вы — член случайного семейства,
в противоположность еще недавним родовым нашим типам, имевшим столь различные от ваших
детство и отрочество.
Неточные совпадения
Прежде (это началось почти с
детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности
в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил
в первом
детстве, и девяносто девять сотых русского народа, весь тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман,
в роде того, что на горах
в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё
в блаженное то время, когда вот-вот кончится
детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить
в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Но главное общество Щербацких невольно составилось из московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви, и московского полковника, которого Кити с
детства видела и знала
в мундире и эполетах и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою шеей
в цветном галстучке, был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отделаться.
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего
детства.