Неточные совпадения
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом, потому что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только в то
время, как я поступил, но, кажется, и всегда во
всю дружбу.
— Совершенно верно, великолепно! — вскричал я в восхищении. В другое
время мы бы тотчас же пустились в философские размышления на эту тему, на целый час, но вдруг меня как будто что-то укусило, и я
весь покраснел. Мне представилось, что я, похвалами его бонмо, подлещаюсь к нему перед деньгами и что он непременно это подумает, когда я начну просить. Я нарочно упоминаю теперь об этом.
Он как-то вдруг оборвал, раскис и задумался. После потрясений (а потрясения с ним могли случаться поминутно, Бог знает с чего) он обыкновенно на некоторое
время как бы терял здравость рассудка и переставал управлять собой; впрочем, скоро и поправлялся, так что
все это было не вредно. Мы просидели с минуту. Нижняя губа его, очень полная, совсем отвисла…
Всего более удивило меня, что он вдруг упомянул про свою дочь, да еще с такою откровенностью. Конечно, я приписал расстройству.
Ну а в то
время как он нас
всех тогда измучил!
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого
времени всего только раз в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем как о чрезмерно умном: белокурый, с светло-серыми большими глазами, лицо очень открытое, но в то же
время в нем что-то было как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского, глубже, — умнее
всех в комнате; впрочем, может быть, я теперь
все преувеличиваю.
Но
все вдруг густо зашевелились;
все стали разбирать шляпы и хотели идти, — конечно, не из-за меня, а им пришло
время; но это молчаливое отношение ко мне раздавило меня стыдом. Я тоже вскочил.
— Нынешнее
время, — начал он сам, помолчав минуты две и
все смотря куда-то в воздух, — нынешнее
время — это
время золотой средины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности
всего готового. Никто не задумывается; редко кто выжил бы себе идею.
Затем произошло одно странное обстоятельство: болезненная падчерица Катерины Николавны, по-видимому, влюбилась в Версилова, или чем-то в нем поразилась, или воспламенилась его речью, или уж я этого ничего не знаю; но известно, что Версилов одно
время все почти дни проводил около этой девушки.
И вот, ввиду
всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во
время его болезни, и послала Андроникову, как юристу и «старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя в опеке или вроде неправоспособного; а если так, то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
Во
все это
время денежные средства его изменялись раза два-три радикально: то совсем впадал в нищету, то опять вдруг богател и подымался.
Но, взамен того, мне известно как пять моих пальцев, что
все эти биржи и банкирства я узнаю и изучу в свое
время, как никто другой, и что наука эта явится совершенно просто, потому только, что до этого дойдет дело.
Некоторое
время спустя (очень малое)
все обанкрутилось,
все лопнуло,
вся идея полетела к черту, и акции потеряли всякую цену.
Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но в то же
время и высочайшее равенство, и в этом
вся главная их сила.
Пивший молодой человек почти совсем не говорил ни слова, а собеседников около него усаживалось
все больше и больше; он только
всех слушал, беспрерывно ухмылялся с слюнявым хихиканьем и, от
времени до
времени, но всегда неожиданно, производил какой-то звук, вроде «тюр-люр-лю!», причем как-то очень карикатурно подносил палец к своему носу.
Сколько я мучил мою мать за это
время, как позорно я оставлял сестру: «Э, у меня „идея“, а то
все мелочи» — вот что я как бы говорил себе.
Да и вообще он привык перед нами, в последнее
время, раскрываться без малейшей церемонии, и не только в своем дурном, но даже в смешном, чего уж всякий боится; между тем вполне сознавал, что мы до последней черточки
все поймем.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так
вся и сияла (когда он обратился ко мне, она
вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое
время чтоб я не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего
времени, наверно, немножко социалист; ну, так поверишь ли, друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
А назавтра поутру, еще с восьми часов, вы изволили отправиться в Серпухов: вы тогда только что продали ваше тульское имение, для расплаты с кредиторами, но все-таки у вас оставался в руках аппетитный куш, вот почему вы и в Москву тогда пожаловали, в которую не могли до того
времени заглянуть, боясь кредиторов; и вот один только этот серпуховский грубиян, один из
всех кредиторов, не соглашался взять половину долга вместо
всего.
Но я еще внизу положил, во
время всех этих дебатов, подвергнуть дело о письме про наследство решению третейскому и обратиться, как к судье, к Васину, а если не удастся к Васину, то еще к одному лицу, я уже знал к какому.
Но, чтобы обратиться к нашему, то замечу про мать твою, что она ведь не
все молчит; твоя мать иногда и скажет, но скажет так, что ты прямо увидишь, что только
время потерял говоривши, хотя бы даже пять лет перед тем постепенно ее приготовлял.
— Друг мой, я с тобой согласен во
всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало быть, в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было не так дурно, как оно кажется с первого взгляда, особенно для того
времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься в практических случаях?
(Сделаю здесь необходимое нотабене: если бы случилось, что мать пережила господина Версилова, то осталась бы буквально без гроша на старости лет, когда б не эти три тысячи Макара Ивановича, давно уже удвоенные процентами и которые он оставил ей
все целиком, до последнего рубля, в прошлом году, по духовному завещанию. Он предугадал Версилова даже в то еще
время.)
— Да, слушайте, хотите, я вам скажу в точности, для чего вы теперь ко мне приходили? Я
все это
время сидел и спрашивал себя: в чем тайна этого визита, и наконец, кажется, теперь догадался.
Замечу при этом, что Ефим даже очень подробно знал
все мои семейные обстоятельства, отношения мои к Версилову и почти
все, что я сам знал из истории Версилова; я же ему в разное
время и сообщил, кроме, разумеется, некоторых секретов.
Я громко удивился тому, что Васин, имея этот дневник столько
времени перед глазами (ему дали прочитать его), не снял копии, тем более что было не более листа кругом и заметки
все короткие, — «хотя бы последнюю-то страничку!» Васин с улыбкою заметил мне, что он и так помнит, притом заметки без всякой системы, о
всем, что на ум взбредет.
Все эти наши толки о соседках я припоминаю ввиду последствий; у самих же соседок за дверью в это
время царствовала мертвая тишина.
— Тут вышло недоразумение, и недоразумение слишком ясное, — благоразумно заметил Васин. — Мать ее говорит, что после жестокого оскорбления в публичном доме она как бы потеряла рассудок. Прибавьте обстановку, первоначальное оскорбление от купца…
все это могло случиться точно так же и в прежнее
время, и нисколько, по-моему, не характеризует особенно собственно теперешнюю молодежь.
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий! И знаешь, я, может быть, за то тебя
всего больше и любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты во многом и дурной чудак, — это чтоб ты не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь и думаешь в это
время, что мы сидим и тебя трепещем.
Говорили мы во
все это
время, то есть во
все эти два месяца, лишь о самых отвлеченных предметах.
— То такое, что после
всего, что было… и то, что вы говорили про Версилова, что он бесчестен, и, наконец, ваш тон во
все остальное
время… Одним словом, я никак не могу принять.
Она имела право принимать к себе, кого хотела, и употреблять
все свое
время, как ей было угодно.
Теперь должно
все решиться,
все объясниться, такое
время пришло; но постойте еще немного, не говорите, узнайте, как я смотрю сам на
все это, именно сейчас, в теперешнюю минуту; прямо говорю: если это и так было, то я не рассержусь… то есть я хотел сказать — не обижусь, потому что это так естественно, я ведь понимаю.
Всего краше,
всего светлее было то, что он в высшей степени понял, что «можно страдать страхом по документу» и в то же
время оставаться чистым и безупречным существом, каким она сегодня передо мной открылась.
До того же
времени ездил дома в три,
все с князем, который «вводил» меня в эти места.
— Но как могли вы, — вскричал я,
весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же
время беру у князя деньги, — как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю
все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
— Нет, это совсем еще не гласно, до некоторого
времени… я там не знаю, вообще я в стороне совершенно. Но
все это верно.
Предупреждаю опять: во
все это последнее
время, и вплоть до катастрофы, мне как-то пришлось встречаться сплошь с людьми, до того возбужденными, что
все они были чуть не помешанные, так что я сам поневоле должен был как бы заразиться.
Что, неужели вы думаете, что во
все это
время, с самой Луги может быть, я не питал высокого идеала жизни?
Лиза, дети, работа, о, как мы мечтали обо
всем этом с нею, здесь мечтали, вот тут, в этих комнатах, и что же? я в то же
время думал об Ахмаковой, не любя этой особы вовсе, и о возможности светского, богатого брака!
Я слишком помню скорбь и грусть, по
временам хватавшую меня за сердце во
все эти часы у стола.
Я долго терпел, но наконец вдруг прорвался и заявил ему при
всех наших, что он напрасно таскается, что я вылечусь совсем без него, что он, имея вид реалиста, сам
весь исполнен одних предрассудков и не понимает, что медицина еще никогда никого не вылечила; что, наконец, по
всей вероятности, он грубо необразован, «как и
все теперь у нас техники и специалисты, которые в последнее
время так подняли у нас нос».
Другой, ясной половиной своего рассудка она непременно должна была прозревать
всю ничтожность своего «героя»; ибо кто ж не согласится теперь, что этот несчастный и даже великодушный человек в своем роде был в то же
время в высшей степени ничтожным человеком?
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то
все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее, как в это
время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
О «житии» этом, да почти и о
всех подобных, я не имел до того
времени никакого понятия.
Когда же приспело
время ее, внял наконец Господь их молитвам и послал им сына, и стал Максим Иванович, еще в первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много долгов простил, на крестины созвал
весь город.
Но чтоб продолжать дальше, я должен предварительно забежать вперед и объяснить нечто, о чем я совсем в то
время не знал, когда действовал, но о чем узнал и что разъяснил себе вполне уже гораздо позже, то есть тогда, когда
все уже кончилось.
И надо так сказать, что именно к этому
времени сгустились
все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным и неразгаданным, как в то именно
время; но об этом-то и
вся история, которую пишу;
все в свое
время.
Если б вы знали, если б вы знали, Аркадий Макарович, милый мой, брат мой, что значит мне Лиза, что значила она мне здесь, теперь,
все это
время!» — вскричал он вдруг, схватываясь обеими руками за голову.
Так думала я
все это
время, а потому на вас и надеялась.