Неточные совпадения
Я, однако же, на час втихомолку сбегал и Настасью Филипповну опять видел; всю
ту ночь не
спал.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше,
тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился
спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
Напротив, голова ужасно живет и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и, может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между
тем все знаешь и все помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок
упасть нельзя, и все около нее, около этой точки ходит и вертится.
Мать в
то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала
спать в сени, даже почти не кормила.
По одной стороне коридора находились
те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме
того, по
той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и
спал на широком диване, а ходить и выходить из квартиры обязан был чрез кухню и по черной лестнице.
А между
тем там про него все узнали (и даже весьма скоро) одно очень замечательное обстоятельство, а именно: в
ту самую роковую для него ночь, после неприятного приключения у Настасьи Филипповны, Ганя, воротясь домой,
спать не лег, а стал ожидать возвращения князя с лихорадочным нетерпением.
Происходило это уже почти пред самым вторичным появлением нашего героя на сцену нашего рассказа. К этому времени, судя на взгляд, бедного князя Мышкина уже совершенно успели в Петербурге забыть. Если б он теперь вдруг явился между знавшими его,
то как бы с неба
упал. А между
тем мы все-таки сообщим еще один факт и
тем самым закончим наше введение.
— А
того не знает, что, может быть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не
спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется теперь надо мной!
И что тебе в
том, червяк, что я, ложась на ночь
спать, на молитве вздумал ее, грешницу великую, помянуть.
— Полторы сутки ровно не
спал, не ел, не пил, из комнаты ее не выходил, на коленки перед ней становился: «Умру, говорю, не выйду, пока не простишь, а прикажешь вывести — утоплюсь; потому — что я без тебя теперь буду?» Точно сумасшедшая она была весь
тот день,
то плакала,
то убивать меня собиралась ножом,
то ругалась надо мной.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце
падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о
том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
— Просто-запросто есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в
том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и
напали на «рыцаря бедного», кто первый, не помню…
Если же так,
то, разумеется, всё это дело
падает и само собою прекращается.
Женщина удивительная, женщина эксцентрическая, до
того ее боюсь, что едва
сплю.
Лизавета Прокофьевна даже плакала за нее по ночам, тогда как в
те же самые ночи Александра Ивановна
спала самым спокойным сном.
Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм
нападаю, и опять-таки повторяю, что за
то, собственно, и
нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал.
— Но своего, своего! — лепетал он князю, — на собственное иждивение, чтобы прославить и поздравить, и угощение будет, закуска, и об этом дочь хлопочет; но, князь, если бы вы знали, какая
тема в ходу. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» Современная тема-с, современная! Вопросы и ответы… И господин Терентьев в высшей степени…
спать не хочет! А шампанского он только глотнул, глотнул, не повредит… Приближьтесь, князь, и решите! Все вас ждали, все только и ждали вашего счастливого ума…
— Ипполит, — сказал князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами ложитесь
спать здесь, в моей комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с
тем, чтоб уж никогда не развертывать эти листы. Хотите?
Я с жадностью схватился за эту новую мысль, с жадностью разбирал ее во всех ее излучинах, во всех видах ее (я не
спал всю ночь), и чем более я в нее углублялся, чем более принимал ее в себя,
тем более я пугался.
Но верьте, верьте, простодушные люди, что и в этой благонравной строфе, в этом академическом благословении миру во французских стихах засело столько затаенной желчи, столько непримиримой, самоусладившейся в рифмах злобы, что даже сам поэт, может быть,
попал впросак и принял эту злобу за слезы умиления, с
тем и помер; мир его праху!
— Сущность
та же, хотя, может быть, и разные амплуа. Увидите, если этот господин не способен укокошить десять душ, собственно для одной «шутки», точь-в-точь как он сам нам прочел давеча в объяснении. Теперь мне эти слова его
спать не дадут.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят,
то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не
упала.
— Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер, человек непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал,
то есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнате больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полу жестко
спать.
Всё в нем было порывисто, смутно и лихорадочно; очень может быть, что слова, которые он выговаривал, были часто не
те, которые он хотел сказать. Взглядом он как бы спрашивал: можно ли ему говорить? Взгляд его
упал на Белоконскую.
Но разгадка последовала гораздо раньше вечера и тоже в форме нового визита, разгадка в форме новой, мучительной загадки: ровно полчаса по уходе Епанчиных к нему вошел Ипполит, до
того усталый и изнуренный, что, войдя и ни слова не говоря, как бы без памяти, буквально
упал в кресла и мгновенно погрузился в нестерпимый кашель.
Но он, Лебедев, духом не
упал и советовался с одним тонким юристом, почтенным старичком, большим ему приятелем и почти благодетелем;
тот заключил, что это дело совершенно возможное, лишь бы были свидетели компетентные умственного расстройства и совершенного помешательства, да при этом, главное, покровительство высоких особ.