Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка
начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина,
то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в
том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Парфен? Да уж это не
тех ли самых Рогожиных… —
начал было с усиленною важностью чиновник.
— Да,
тех,
тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и не обращался ни разу к угреватому чиновнику, а с самого
начала говорил только одному князю.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого
начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не
то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других,
тем паче, что и времени к
тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на
то, что остается всего только несколько часов…
— Если уж вы так добры, —
начал было князь, —
то вот у меня одно дело. Я получил уведомление…
Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности, давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой даже степени, что установившийся согласный конклав трех девиц сплошь да рядом
начинал пересиливать,
то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать.
Может быть, мы не очень повредим выпуклости нашего рассказа, если остановимся здесь и прибегнем к помощи некоторых пояснений для прямой и точнейшей постановки
тех отношений и обстоятельств, в которых мы находим семейство генерала Епанчина в
начале нашей повести.
Тот изумился,
начал было говорить; но вдруг оказалось, почти с первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние
темы приятных и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с таким успехом, логику, — всё, всё, всё!
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько
начал с
того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
Вот почему ему ужасно не хотелось в
то утро, с которого мы
начали рассказ, идти завтракать в недра семейства.
— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво
начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из
того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
— За что ты все злишься, не понимаю, — подхватила генеральша, давно наблюдавшая лица говоривших, — и о чем вы говорите, тоже не могу понять. Какой пальчик и что за вздор? Князь прекрасно говорит, только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда
начал,
то смеялся, а теперь совсем осовел.
— Это ровно за минуту до смерти, — с полною готовностию
начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимому, тотчас же забыв о всем остальном, —
тот самый момент, когда он поднялся на лесенку и только что ступил на эшафот.
С ним все время неотлучно был священник, и в тележке с ним ехал, и все говорил, — вряд ли
тот слышал: и
начнет слушать, а с третьего слова уж не понимает.
— Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вами рассказ о базельской картине, но теперь я хочу слышать о
том, как вы были влюблены; не отпирайтесь, вы были. К
тому же вы, сейчас как
начнете рассказывать, перестаете быть философом.
Когда я, еще в
начале моего житья в деревне, — вот когда я уходил тосковать один в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно в полдень, когда выпускали из школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми,
то вся душа моя
начинала вдруг стремиться к ним.
Ганя, раз
начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до
того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на
то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Заглянул Птицын и кликнул Ганю;
тот торопливо бросил князя и вышел, несмотря на
то что он еще что-то хотел сказать, но видимо мялся и точно стыдился
начать; да и комнату обругал тоже, как будто сконфузившись.
Но если она приехала нас звать,
то как же она
начала обходиться с мамашей?
Вы и не подозреваете, на какие фокусы человеческое самолюбие способно: вот она считает меня подлецом, за
то, что я ее, чужую любовницу, так откровенно за ее деньги беру, а и не знает, что иной бы ее еще подлее надул: пристал бы к ней и
начал бы ей либерально-прогрессивные вещи рассыпать, да из женских разных вопросов вытаскивать, так она бы вся у него в игольное ушко как нитка прошла.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин»,
тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого
начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать; ну, а мамаша действительно… я уважаю. Да, я это уважаю и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала было смеялся и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь
начинает иногда чувствовать. Гм! Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не знает, а
то бы назвал потворством.
Но хоть и грубо, а все-таки бывало и едко, а иногда даже очень, и это-то, кажется, и нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он, может быть, и полную правду угадал, предположив, что его с
того и
начали принимать, что он с первого разу стал своим присутствием невозможен для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений, и в этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
— А князь у меня с
того и
начнет, что модный романс споет, — заключил Фердыщенко, посматривая, что скажет Настасья Филипповна.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются,
начинают мужчины; дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет,
тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет,
то я тотчас берусь напомнить!
— Мне, господа, как и всякому, случалось делать поступки не совсем изящные в моей жизни, —
начал генерал, — но страннее всего
то, что я сам считаю коротенький анекдот, который сейчас расскажу, самым сквернейшим анекдотом из всей моей жизни.
Варвара Ардалионовна в
ту же зиму вышла замуж за Птицына; все их знавшие прямо приписали этот брак
тому обстоятельству, что Ганя не хотел возвратиться к своим занятиям и не только перестал содержать семейство, но даже сам
начал нуждаться в помощи и почти что в уходе за ним.
— Не знаю; в толпе, мне даже кажется, что померещилось; мне
начинает всё что-то мерещиться. Я, брат Парфен, чувствую себя почти вроде
того, как бывало со мной лет пять назад, еще когда припадки приходили.
— А насчет веры, —
начал он, улыбнувшись (видимо не желая так оставлять Рогожина) и, кроме
того, оживляясь под впечатлением одного внезапного воспоминания, — насчет веры я, на прошлой неделе, в два дня четыре разные встречи имел.
Ведь он и в самом деле чувствует себя сегодня в особенно болезненном настроении, почти в
том же, какое бывало с ним прежде при
начале припадков его прежней болезни.
В
то же время, когда он порывисто двинулся с места, после мгновенной остановки, он находился в самом
начале ворот, у самого входа под ворота с улицы.
— Просто-запросто есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «рыцаря бедного», отрывок без
начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в
том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и напали на «рыцаря бедного», кто первый, не помню…
Лизавета Прокофьевна чуть было не прогнала ее на место, но в
ту самую минуту, как только было Аглая
начала декламировать известную балладу, два новые гостя, громко говоря, вступили с улицы на террасу.
— Но ведь если вы, наконец, господин Бурдовский, не желаете здесь говорить, — удалось наконец вклеить князю, чрезвычайно пораженному таким
началом, —
то говорю вам, пойдемте сейчас в другую комнату, а о вас всех, повторяю вам, сию минуту только услышал…
— По моему мнению, —
начал князь довольно тихо, — по моему мнению, вы, господин Докторенко, во всем
том, что сказали сейчас, наполовину совершенно правы, даже я согласен, что на гораздо большую половину, и я бы совершенно был с вами согласен, если бы вы не пропустили чего-то в ваших словах.
Что же касается собственно господина Бурдовского,
то можно даже сказать, что он, благодаря некоторым убеждениям своим, до
того был настроен Чебаровым и окружающею его компанией, что
начал дело почти совсем и не из интересу, а почти как служение истине, прогрессу и человечеству.
К стыду своему, князь был до
того рассеян, что в самом
начале даже ничего и не слышал, и когда генерал остановился пред ним с каким-то горячим вопросом,
то он принужден был ему сознаться, что ничего не понимает.
— Ах, боже мой, Лев Николаич, ты ничего не слушаешь. Я с
того и
начал, что заговорил с тобой про Капитона Алексеича; поражен так, что даже и теперь руки-ноги дрожат. Для
того и в городе промедлил сегодня. Капитон Алексеич Радомский, дядя Евгения Павлыча…
— Милый, добрый мой Лев Николаич! — с чувством и с жаром сказал вдруг генерал, — я… и даже сама Лизавета Прокофьевна (которая, впрочем, тебя опять
начала честить, а вместе с тобой и меня за тебя, не понимаю только за что), мы все-таки тебя любим, любим искренно и уважаем, несмотря даже ни на что,
то есть на все видимости.
Хотя во всеобщем шумном разговоре он принимал до сих пор большое участие, но одушевление его было только лихорадочное; собственно к разговору он был невнимателен; спор его был бессвязен, насмешлив и небрежно парадоксален; он не договаривал и бросал
то, о чем за минуту сам
начинал говорить с горячечным жаром.
— Кто посягает на единичную «милостыню», —
начал я, —
тот посягает на природу человека и презирает его личное достоинство.
Между
тем он продолжал всё сидеть и всё смотрел на меня с
тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он
начал первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Бешенство охватило меня до
того, что я решительно хотел на него броситься, но так как я поклялся, что не
начну первый говорить,
то и остался на кровати,
тем более что я всё еще был не уверен, сам ли это Рогожин или нет?
«У меня был маленький карманный пистолет; я завел его, когда еще был ребенком, в
тот смешной возраст, когда вдруг
начинают нравиться истории о дуэлях, о нападениях разбойников, о
том, как и меня вызовут на дуэль и как благородно я буду стоять под пистолетом.
Для чего мне ваша природа, ваш павловский парк, ваши восходы и закаты солнца, ваше голубое небо и ваши вседовольные лица, когда весь этот пир, которому нет конца,
начал с
того, что одного меня счел за лишнего?
В таких случаях, чем более она краснела,
тем более, казалось, и сердилась на себя за это, что видимо выражалось в ее сверкавших глазах; обыкновенно, минуту спустя, она уже переносила свой гнев на
того, с кем говорила, был или не был
тот виноват, и
начинала с ним ссориться.
— Слушайте же, —
начала она опять, — я долго ждала вас, чтобы вам всё это рассказать, с
тех самых пор ждала, как вы мне
то письмо оттуда написали и даже раньше…
— Если вы говорите, —
начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная,
то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку,
то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный дом…
Вот что, князь, и я теперь сообщу: давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после
того, как уже он мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг
начал мне намекать
то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле сделал ему некоторые вопросы, и вследствие
того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…
Оговорившись, наконец, в
том, для полноты истины, что и весь Жорж Данден целиком, как его создал Мольер, тоже может встретиться в действительности, хотя и редко, мы
тем закончим наше рассуждение, которое
начинает становиться похожим на журнальную критику.