Неточные совпадения
Я не разуверял их, что я вовсе не люблю Мари,
то есть не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль было; я по всему видел, что им так больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж себя, и потому
молчал и показывал вид, что они угадали.
Князь обернулся было в дверях, чтобы что-то ответить, но, увидев по болезненному выражению лица своего обидчика, что тут только недоставало
той капли, которая переполняет сосуд, повернулся и вышел
молча.
Кулачный господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда,
молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда на вид одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху на предмет,
то действительно только мокренько станет.
Старенькая женщина, вся сгорбленная и в черном, повязанная платочком,
молча и низко поклонилась Рогожину;
тот что-то наскоро спросил ее и, не останавливаясь за ответом, повел князя далее через комнаты.
Бурдовский уселся
молча, немного опустив голову, и как бы в сильной задумчивости. Уселся вслед за ним и племянник Лебедева, тоже вставший было его сопровождать; этот хоть и не потерял головы и смелости, но, видимо, был озадачен сильно. Ипполит был нахмурен, грустен и как бы очень удивлен. В эту минуту, впрочем, он до
того сильно закашлялся, что даже замарал свой платок кровью. Боксер был чуть не в испуге.
Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел
молчать и в
то же время не давать наступать себе на ногу, — и не по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось,
тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно
молчала.
Я отвечал ему, что если он будет приходить ко мне как «утешитель» (потому что, если бы даже он и
молчал,
то все-таки приходил бы как утешитель, я это объяснил ему),
то ведь этим он мне будет, стало быть, каждый раз напоминать еще больше о смерти.
Он вошел, затворил дверь,
молча посмотрел на меня и тихо прошел в угол к
тому столу, который стоит почти под самою лампадкой.
Между
тем он продолжал всё сидеть и всё смотрел на меня с
тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже
молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Поднялся шум; Лебедев горячился и выходил уже из меры; Фердыщенко приготовлялся идти в полицию; Ганя неистово настаивал на
том, что никто не застрелится. Евгений Павлович
молчал.
Он всё
молчит; но ведь я знаю, что он до
того меня любит, что уже не мог не возненавидеть меня.
Он до обожания уважал Нину Александровну за
то, что она так много и
молча прощала ему, и любила его даже в его шутовском и унизительном виде.
Он разговорился, а этого с ним еще не повторялось с
того самого утра, когда, полгода назад, произошло его первое знакомство с Епанчиными; по возвращении же в Петербург он был заметно и намеренно молчалив и очень недавно, при всех, проговорился князю Щ., что ему надо сдерживать себя и
молчать, потому что он не имеет права унижать мысль, сам излагая ее.
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее,
тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда
молчал…
Но князь не знал, что спросить дальше и чем окончить вопрос; к
тому же сердце его так стучало, что и говорить трудно было. Рогожин тоже
молчал и смотрел на него по-прежнему,
то есть как бы в задумчивости.
Неточные совпадения
Молчать! уж лучше слушайте, // К чему я речь веду: //
Тот Оболдуй, потешивший // Зверями государыню, // Был корень роду нашему, // А было
то, как сказано, // С залишком двести лет.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между
тем начать под рукой следствие, или же некоторое время
молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь,
то есть приступил к дознанию, и в
то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Слушая эти голоса, Левин насупившись сидел на кресле в спальне жены и упорно
молчал на ее вопросы о
том, что с ним; но когда наконец она сама, робко улыбаясь, спросила: «Уж не что ли нибудь не понравилось тебе с Весловским?» его прорвало, и он высказал всё;
то, что он высказывал, оскорбляло его и потому еще больше его раздражало.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он
молчал и с
тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Никогда еще не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти
молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он не
то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что любил другую женщину, — это было ясно.