Неточные совпадения
— О, еще бы! — тотчас
же ответил князь, — князей Мышкиных
теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня
теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты
теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда
же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Вам
же все это
теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу
же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как
теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда
же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то
теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас
же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что
теперь и я наконец смеяться хочу».
Затем стал говорить генерал Епанчин, в своем качестве отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может быть и двух других дочерей, зависит
теперь от ее
же решения.
Когда
же припадки утихали, я опять становился и здоров и силен, вот как
теперь.
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как
же это так: он
теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто
же?
— О базельской картине вы непременно расскажете после, — сказала Аделаида, — а
теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать так, как вы это себе представляете? Как
же это лицо нарисовать? Так, одно лицо? Какое
же это лицо?
— Слушайте, — как бы торопилась Аделаида, — за вами рассказ о базельской картине, но
теперь я хочу слышать о том, как вы были влюблены; не отпирайтесь, вы были. К тому
же вы, сейчас как начнете рассказывать, перестаете быть философом.
Меня тоже за идиота считают все почему-то, я действительно был так болен когда-то, что тогда и похож был на идиота; но какой
же я идиот
теперь, когда я сам понимаю, что меня считают за идиота?
— А я вам сейчас продиктую, — сказала Аглая, поворачиваясь к нему, — готовы? Пишите
же: «Я в торги не вступаю».
Теперь подпишите число и месяц. Покажите.
Скажите
теперь еще одно такое
же слово — и спасете меня от погибели!
«Нет, его
теперь так отпустить невозможно, — думал про себя Ганя, злобно посматривая дорогой на князя, — этот плут выпытал из меня всё, а потом вдруг снял маску… Это что-то значит. А вот мы увидим! Всё разрешится, всё, всё! Сегодня
же!»
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то
же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен
теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
Ответишь
же ты мне
теперь! — проскрежетал он вдруг, с неистовою злобой смотря на Ганю…
Князь ушел из гостиной и затворился в своей комнате. К нему тотчас
же прибежал Коля утешать его. Бедный мальчик, казалось, не мог уже
теперь от него отвязаться.
— Мне кажется, я и без того сделал ужасную глупость, — пробормотал князь, — что давеча вас потревожил. К тому
же вы
теперь… Прощайте!
За петуха мы поссорились, и значительно, а тут как раз вышел случай, что меня, по первой
же просьбе моей, на другую квартиру перевели, в противоположный форштадт, в многочисленное семейство одного купца с большою бородищей, как
теперь его помню.
— Но… вспомните, Настасья Филипповна, — запинаясь, пробормотал Тоцкий, — вы дали обещание… вполне добровольное, и могли бы отчасти и пощадить… Я затрудняюсь и… конечно, смущен, но… Одним словом,
теперь, в такую минуту, и при… при людях, и всё это так… кончить таким пети-жё дело серьезное, дело чести и сердца… от которого зависит…
— Ах, генерал, — перебила его тотчас
же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе
теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь
теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому
же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
Один только Лебедев был из числа наиболее ободренных и убежденных и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая, что в самом деле значит миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч
теперь, сейчас
же, в руках.
— Ну, так слушай
же, Ганя, я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам целые три месяца мучил;
теперь мой черед.
Вот и это обстоятельство вошло отчасти в число причин тогдашнего тяжелого настроения в семействе Епанчиных, хотя генеральша и высказала тогда
же, что она
теперь рада «обеими руками перекреститься».
Нина Александровна там без него и обойтись не могла; дома
же его даже и любопытством
теперь не беспокоили.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь,
теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого
же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого
же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
Отчего
же теперь не хочет?
— А того не знает, что, может быть, я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи, я, такой
же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется
теперь надо мной!
Да и то соврал, если уж подслушал меня: я не просто за одну графиню Дюбарри молился; я причитал так: «Упокой, господи, душу великой грешницы графини Дюбарри и всех ей подобных», а уж это совсем другое; ибо много таковых грешниц великих, и образцов перемены фортуны, и вытерпевших, которые там
теперь мятутся и стонут, и ждут; да я и за тебя, и за таких
же, как ты, тебе подобных, нахалов и обидчиков, тогда
же молился, если уж взялся подслушивать, как я молюсь…
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать
теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас
же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Это я
теперь повторяю так
же, как заявлял и прежде, один раз, в такую
же почти минуту.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас
же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как.
Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— Да… как
же ты
теперь женишься!.. Как потом-то будешь? — с ужасом спросил князь.
— «Я тебя, говорит,
теперь и в лакеи-то к себе, может, взять не захочу, не то что женой твоей быть». — «А я, говорю, так не выйду, один конец!» — «А я, говорит, сейчас Келлера позову, скажу ему, он тебя за ворота и вышвырнет». Я и кинулся на нее, да тут
же до синяков и избил.
— «А о чем
же ты
теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки был в тоске; я ведь видел. Так для чего
же ты сломя-то голову сюда
теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
— Ненавидеть будешь очень ее за эту
же теперешнюю любовь, за всю эту муку, которую
теперь принимаешь.
Что
же ей в тебе-то
теперь?
— Насмехайся. И вот точь-в-точь она это
же самое говорила недавно, когда тоже этот портрет разглядывала! Чудно как вы во всем заодно
теперь…
— Что ж, может, и впрямь не понимает, хе-хе! Говорят
же про тебя, что ты… того. Другого она любит, — вот что пойми! Точно так, как ее люблю
теперь, точно так
же она другого
теперь любит. А другой этот, знаешь ты кто? Это ты! Что, не знал, что ли?
— Что
же не доканчиваешь, — прибавил тот, осклабившись, — а хочешь, скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: «Ну, как
же ей
теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?» Известно, что думаешь…
Он разом вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и вопрос Рогожину прямо в лицо о глазах, и крест Рогожина, который
теперь на нем, и благословение его матери, к которой он
же его сам привел, и последнее судорожное объятие, последнее отречение Рогожина, давеча, на лестнице, — и после этого всего поймать себя на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Да, он уже и был на Петербургской, он был близко от дома; ведь не с прежнею
же целью
теперь он идет туда, ведь не с «особенною
же идеей»!
Это было судорожное желание его, и отчего
же он так раздавлен и поражен
теперь тем, что их в самом деле сейчас увидел?
А почему
же он, князь, не подошел
теперь к нему сам и повернул от него, как бы ничего не заметив, хотя глаза их и встретились.
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи
же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими
же глазами буду я смотреть
теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда
же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь
теперь мои друзья, и поверьте…
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что
теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей
же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…