Неточные совпадения
Если б они оба знали один про другого, чем они особенно в эту минуту замечательны,
то, конечно, подивились бы, что случай
так странно посадил их друг против друга в третьеклассном вагоне петербургско-варшавского поезда.
Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать, и, наконец, спросил с
тою неделикатною усмешкой, в которой
так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего...
— Да, господин Павлищев, который меня там содержал, два года назад помер; я писал потом сюда генеральше Епанчиной, моей дальней родственнице, но ответа не получил.
Так с
тем и приехал.
—
То есть где остановлюсь?.. Да не знаю еще, право…
так…
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу
такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина,
то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в
том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь,
то есть почти что не родственница; до
того даже, что я, право, нисколько и не удивился тогда, что мне туда не ответили. Я
так и ждал.
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с.
Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, —
то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с, да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
Ан
та самая Настасья Филипповна и есть, чрез которую ваш родитель вам внушить пожелал калиновым посохом, а Настасья Филипповна есть Барашкова,
так сказать, даже знатная барыня, и тоже в своем роде княжна, а знается с некоим Тоцким, с Афанасием Ивановичем, с одним исключительно, помещиком и раскапиталистом, членом компаний и обществ, и большую дружбу на этот счет с генералом Епанчиным ведущие…
— Это вот всё
так и есть, — мрачно и насупившись подтвердил Рогожин, —
то же мне и Залёжев тогда говорил.
Да если и пошел,
так потому, что думал: «Всё равно, живой не вернусь!» А обиднее всего мне
то показалось, что этот бестия Залёжев всё на себя присвоил.
А между
тем, если бы только ведали эти судьи, что происходило иногда на душе у Ивана Федоровича,
так хорошо знавшего свое место!
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к
тому же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам,
так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
— Уверяю вас, что я не солгал вам, и вы отвечать за меня не будете. А что я в
таком виде и с узелком,
то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.
— Ну как я об вас об
таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое
то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— О, почти не по делу!
То есть, если хотите, и есть одно дело,
так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
А
так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа,
то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь
так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в
том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Я посетителя
такого, как вы, без секретаря доложить не могу, а к
тому же и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.
Хотя князь был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на
то, что князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно. Но с другой точки зрения он возбуждал в нем решительное и грубое негодование.
Сказано: «Не убий»,
так за
то, что он убил, и его убивать?
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы это заметили, и это все точно
так же замечают, как вы, и машина для
того выдумана, гильотина.
— Если уж
так вам желательно, — промолвил он, — покурить,
то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— Для знакомств вообще я мало времени имею, — сказал генерал, — но
так как вы, конечно, имеете свою цель,
то…
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить:
так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, —
то, стало быть…
—
То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но
так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно
так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле
такой, каким кажетесь,
то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу,
так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим,
то есть… но… Впрочем, я
так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Росчерк требует необыкновенного вкуса; но если только он удался, если только найдена пропорция,
то этакой шрифт ни с чем не сравним,
так даже, что можно влюбиться в него.
Все это я вам изъясняю, князь, с
тем, чтобы вы поняли, что я вас,
так сказать, лично рекомендую, следственно, за вас как бы
тем ручаюсь.
Но
так как теперь у вас кошелек совсем пуст,
то, для первоначалу, позвольте вам предложить вот эти двадцать пять рублей.
Мы, конечно, сочтемся, и если вы
такой искренний и задушевный человек, каким кажетесь на словах,
то затруднений и тут между нами выйти не может.
Если же я вами
так интересуюсь,
то у меня на ваш счет есть даже некоторая цель; впоследствии вы ее узнаете.
— Если уж вы
так добры, — начал было князь, —
то вот у меня одно дело. Я получил уведомление…
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж в
таком виде постараюсь вас отрекомендовать),
то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает,
то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но
так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности, давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до
такой даже степени, что установившийся согласный конклав трех девиц сплошь да рядом начинал пересиливать,
то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать.
Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но
так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж,
то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло как не надо лучше.
Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но
так как он был отец и супруг опытный и ловкий,
то тотчас же и взял свои меры.
Так как с некоторого времени он с генералом Епанчиным состоял в необыкновенной дружбе, особенно усиленной взаимным участием в некоторых финансовых предприятиях,
то и сообщил ему,
так сказать, прося дружеского совета и руководства: возможно или нет предположение о его браке с одною из его дочерей?
Так как и сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах, и только еще сондировал дело,
то и родители предложили дочерям на вид только еще самые отдаленные предположения.
Помещица привезла Настю прямо в этот тихий домик, и
так как сама она, бездетная вдова, жила всего в одной версте,
то и сама поселилась вместе с Настей.
С
тех пор он как-то особенно полюбил эту глухую, степную свою деревеньку, заезжал каждое лето, гостил по два, даже по три месяца, и
так прошло довольно долгое время, года четыре, спокойно и счастливо, со вкусом и изящно.
Тот изумился, начал было говорить; но вдруг оказалось, почти с первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние
темы приятных и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с
таким успехом, логику, — всё, всё, всё!
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей
так хочется, и что, следственно,
так и быть должно, — «ну хоть для
того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
Ни малейшего нарушения, ни малейшего колебания не могло быть допущено в
том, что всею жизнью устанавливалось и приняло
такую прекрасную форму.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон, что это именно
такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и, главное, ни пред чем решительно не остановится,
тем более что решительно ничем в свете не дорожит,
так что даже и соблазнить его невозможно.
Если б он знал, например, что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе,
то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько
того, что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в лицо и пр., и пр., а
того, что это произойдет с ним в
такой неестественной и непринятой форме.
А
так как свадьба действительно была еще только в намерении,
то Афанасий Иванович смирился и уступил Настасье Филипповне.
Если не
то,
так другое: Настасьей Филипповной можно было щегольнуть и даже потщеславиться в известном кружке.
Тут-то и начинается
тот момент, с которого принял в этой истории
такое деятельное и чрезвычайное участие сам генерал Епанчин.
Когда Тоцкий
так любезно обратился к нему за дружеским советом насчет одной из его дочерей,
то тут же, самым благороднейшим образом, сделал полнейшие и откровенные признания.
На вопрос Настасьи Филипповны: «Чего именно от нее хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей, что он
так напуган еще пять лет назад, что не может даже и теперь совсем успокоиться, до
тех пор, пока Настасья Филипповна сама не выйдет за кого-нибудь замуж.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей,
то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая
так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять
таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.