Неточные совпадения
Тут, очевидно, было что-то другое, подразумевалась какая-то душевная и сердечная бурда, — что-то вроде какого-то романического негодования, бог знает на кого и за что, какого-то ненасытимого
чувства презрения, совершенно выскочившего из мерки, — одним словом, что-то в высшей степени смешное и недозволенное в порядочном обществе и
с чем встретиться для всякого порядочного человека составляет чистейшее божие наказание.
Я очень хорошо знаю, что про свои
чувства говорить всем стыдно, а вот вам я говорю, и
с вами мне не стыдно.
Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступком Гани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое лицо ее, так всё время не гармонировавшее
с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидно взволновано теперь новым
чувством; и, однако, все-таки ей как будто не хотелось его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в лице ее.
— Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг
с сильным
чувством. Черты лица его выражали сильную боль. Князь смотрел
с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
— Сама знаю, что не такая, и
с фокусами, да
с какими? И еще, смотри, Ганя, за кого она тебя сама почитает? Пусть она руку мамаше поцеловала. Пусть это какие-то фокусы, но она все-таки ведь смеялась же над тобой! Это не стоит семидесяти пяти тысяч, ей-богу, брат! Ты способен еще на благородные
чувства, потому и говорю тебе. Эй, не езди и сам! Эй, берегись! Не может это хорошо уладиться!
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом
с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено
чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин
с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
— Когда я
с тобой, то ты мне веришь, а когда меня нет, то сейчас перестаешь верить и опять подозреваешь. В батюшку ты! — дружески усмехнувшись и стараясь скрыть свое
чувство, отвечал князь.
— Я этому очень рад, Парфен, — сказал князь
с искренним
чувством, — очень рад. Кто знает, может, бог вас и устроит вместе.
— Как ты тяжело смотришь теперь на меня, Парфен! —
с тяжелым
чувством вырвалось у князя.
— Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле
чувство полноты, меры, примирения и встревоженного молитвенного слития
с самым высшим синтезом жизни?» Эти туманные выражения казались ему самому очень понятными, хотя еще слишком слабыми.
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил своих благородных
чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее
с раскаянием вспомнить.
В «рыцаре же бедном» это
чувство дошло уже до последней степени, до аскетизма; надо признаться, что способность к такому
чувству много обозначает и что такие
чувства оставляют по себе черту глубокую и весьма,
с одной стороны, похвальную, не говоря уже о Дон-Кихоте.
Все
с некоторым удивлением смотрели на нее, и почти все — князь Щ., сестры, мать —
с неприятным
чувством смотрели на эту новую приготовлявшуюся шалость, во всяком случае несколько далеко зашедшую.
Припоминая потом всю эту минуту, князь долго в чрезвычайном смущении мучился одним неразрешимым для него вопросом: как можно было соединить такое истинное, прекрасное
чувство с такою явною и злобною насмешкой?
— Тотчас же послать купить в город, Федора иль Алексея,
с первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои
чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще
с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
— Не в подарок, не в подарок! Не посмел бы! — выскочил из-за плеча дочери Лебедев. — За свою цену-с. Это собственный, семейный, фамильный наш Пушкин, издание Анненкова, которое теперь и найти нельзя, — за свою цену-с. Подношу
с благоговением, желая продать и тем утолить благородное нетерпение благороднейших литературных
чувств вашего превосходительства.
Он надеялся нажить большие деньги как адвокат, и расчет его был не только тонкий и мастерской, но вернейший: он основывался на легкости,
с которою князь дает деньги, и на благодарно-почтительном
чувстве его к покойному Павлищеву; он основывался, наконец (что важнее всего), на известных рыцарских взглядах князя насчет обязанностей чести и совести.
О деле
с «сыном Павлищева» Ганечка тоже не упомянул ни слова, может быть, от ложной скромности, может быть, «щадя
чувства князя», но князь все-таки еще раз поблагодарил его за старательное окончание дела.
Он упал наконец в самом деле без
чувств. Его унесли в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе
с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, в решительном вдохновении...
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого хотел… ему хотелось в последний раз
с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие
чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
Лжет он беспрерывно, по слабости, но человек высочайших
чувств, человек при этом малосмысленный-с, внушающий полнейшее доверие своею невинностью.
— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что он так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вам прямо показывает, что не хочет
с вами хитрить, а простодушно у вас прощения просит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность
чувств ваших, стало быть, надеется; стало быть, верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижения доводите такого… честнейшего человека!
Папа захватил землю, земной престол и взял меч;
с тех пор всё так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными
чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть.
— Я хотела от вас узнать, — твердо и раздельно произнесла она, — по какому праву вы вмешиваетесь в его
чувства ко мне? По какому праву вы осмелились ко мне писать письма? По какому праву вы заявляете поминутно ему и мне, что вы его любите, после того, как сами же его кинули и от него
с такою обидой и… позором убежали?
Она упала без
чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании. На столике стоял стакан
с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в лицо воды; она открыла глаза и
с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Князь всегда почти делал вид, что очень смеется, а иногда и в самом деле смеялся блестящему уму и светлому
чувству,
с которым она иногда рассказывала, когда увлекалась, а она увлекалась часто.
Он не объяснял никому своих
чувств к ней и даже не любил говорить об этом, если и нельзя было миновать разговора;
с самою же Настасьей Филипповной они никогда, сидя вместе, не рассуждали «о
чувстве», точно оба слово себе такое дали.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» —
с большим,
с большим
чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Софья. Ваше изъяснение, дядюшка, сходно
с моим внутренним
чувством, которого я изъяснить не могла. Я теперь живо чувствую и достоинство честного человека и его должность.
Одно привычное
чувство влекло его к тому, чтобы снять
с себя и на нее перенести вину; другое
чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое
чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже
с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это
чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления
с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен был просить о порядке.