Неточные совпадения
— Эх! Ух! — кривился чиновник, и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не то что за десять тысяч, а за десять целковых
на тот свет сживывал, — кивнул он князю. Князь
с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот был еще бледнее в эту
минуту.
Правда, все три были только Епанчины, но по матери роду княжеского,
с приданым не малым,
с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и
на очень высокое место, и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже
минуло двадцать пять лет.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни
минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест
на эти счеты, мы давеча
с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
Он говорил, что эти пять
минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять
минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься
с товарищами,
на это положил
минуты две, потом две
минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть.
Он помнил, что ужасно упорно смотрел
на эту крышу и
на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он чрез три
минуты как-нибудь сольется
с ними…
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения
на копейки ценить нельзя, и иногда пять
минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте, однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту «бесконечную жизнь». Ну, что же он
с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то
минуту «счетом»?
— Это ровно за
минуту до смерти, —
с полною готовностию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимому, тотчас же забыв о всем остальном, — тот самый момент, когда он поднялся
на лесенку и только что ступил
на эшафот.
Крест он
с жадностию целовал, спешил целовать, точно спешил не забыть захватить что-то про запас,
на всякий случай, но вряд ли в эту
минуту что-нибудь религиозное сознавал.
Князь быстро повернулся и посмотрел
на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела
на него несколько секунд совершенно
с тем же самым спокойным удивлением, как давеча
на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту
минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
— Да и я бы насказал
на вашем месте, — засмеялся князь Фердыщенке. — Давеча меня ваш портрет поразил очень, — продолжал он Настасье Филипповне, — потом я
с Епанчиными про вас говорил… а рано утром, еще до въезда в Петербург,
на железной дороге, рассказывал мне много про вас Парфен Рогожин… И в ту самую
минуту, как я вам дверь отворил, я о вас тоже думал, а тут вдруг и вы.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела
на него
с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую
минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки,
на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок
на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит;
с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом,
на полную наглость, но не смевший решиться
на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней
минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую
минуту!
Встреча
с Колей побудила князя сопровождать генерала и к Марфе Борисовне, но только
на одну
минуту. Князю нужен был Коля; генерала же он во всяком случае решил бросить и простить себе не мог, что вздумал давеча
на него понадеяться. Взбирались долго, в четвертый этаж, и по черной лестнице.
Но только что он заметил в себе это болезненное и до сих пор совершенно бессознательное движение, так давно уже овладевшее им, как вдруг мелькнуло пред ним и другое воспоминание, чрезвычайно заинтересовавшее его: ему вспомнилось, что в ту
минуту, когда он заметил, что всё ищет чего-то кругом себя, он стоял
на тротуаре у окна одной лавки и
с большим любопытством разглядывал товар, выставленный в окне.
Так иногда бывает
с людьми; нестерпимые внезапные воспоминания, особенно сопряженные со стыдом, обыкновенно останавливают,
на одну
минуту,
на месте.
В эту
минуту Коля появился
на террасе, войдя
с улицы, и объявил, что вслед за ним идут гости, Лизавета Прокофьевна
с тремя дочерьми.
В эту
минуту из комнат вышла
на террасу Вера, по своему обыкновению,
с ребенком
на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и решительно не знавший, куда девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг набросился
на Веру, замахал
на нее руками, гоня прочь
с террасы, и даже, забывшись, затопал ногами.
В те же несколько
минут, которые он пробыл
на террасе при Епанчиных, он держал себя скромно,
с достоинством, и нисколько не потерялся от решительных взглядов Лизаветы Прокофьевны, два раза оглядевшей его
с головы до ног.
Лизавета Прокофьевна чуть было не прогнала ее
на место, но в ту самую
минуту, как только было Аглая начала декламировать известную балладу, два новые гостя, громко говоря, вступили
с улицы
на террасу.
Одна Аглая любопытно, но совершенно спокойно поглядела
с минуту на Евгения Павловича, как бы желая только сравнить, военное или штатское платье ему более к лицу, но чрез
минуту отворотилась и уже не глядела
на него более.
— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладко остановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще
минут хоть
на пять. По этому делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно для вас, во всяком случае, весьма любопытных. По мнению моему, вам нельзя не познакомиться
с ними, и самим вам, может быть, приятнее станет, если дело будет совершенно разъяснено…
Евгений Павлович стоял
на ступеньках лестницы как пораженный громом. Лизавета Прокофьевна тоже стала
на месте, но не в ужасе и оцепенении, как Евгений Павлович: она посмотрела
на дерзкую так же гордо и
с таким же холодным презрением, как пять
минут назад
на «людишек», и тотчас же перевела свой пристальный взгляд
на Евгения Павловича.
Князю казалось иногда, что Ганя, может быть, и желал
с своей стороны самой полной и дружеской искренности; теперь, например, чуть только он вошел, князю тотчас же показалось, что Ганя в высшей степени убежден, что в эту самую
минуту настала пора разбить между ними лед
на всех пунктах.
Князь подумал
с минуту, однако же вынул из жилетного кармана небрежный клочок бумаги,
на котором было написано...
Это она… это она после давешнего… это
с горячки, — бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собой князя и ни
на минуту не выпуская его руки, — давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому что не идешь… иначе не написала бы такую бестолковую записку!
На террасе уже было довольно темно, князь не разглядел бы в это мгновение ее лица совершенно ясно. Чрез
минуту, когда уже они
с генералом выходили
с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою правую руку.
Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление
на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль.
На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую
минуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел
на Рогожина. Наконец, задыхаясь и
с чрезвычайным усилием, выговорил...
Чтение наконец началось. В начале,
минут с пять, автор неожиданной статьи всё еще задыхался и читал бессвязно и неровно; но потом голос его отвердел и стал вполне выражать смысл прочитанного. Иногда только довольно сильный кашель прерывал его;
с половины статьи он сильно охрип; чрезвычайное одушевление, овладевавшее им все более и более по мере чтения, под конец достигло высшей степени, как и болезненное впечатление
на слушателей. Вот вся эта «статья...
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую
минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили
на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Кроме того, я еще
с утра чувствовал себя нехорошо; к вечеру я очень ослабел и лег
на кровать, а по временам чувствовал сильный жар и даже
минутами бредил.
Между тем он продолжал всё сидеть и всё смотрел
на меня
с тою же усмешкой. Я злобно повернулся
на постели, тоже облокотился
на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло
минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Есть в крайних случаях та степень последней цинической откровенности, когда нервный человек, раздраженный и выведенный из себя, не боится уже ничего и готов хоть
на всякий скандал, даже рад ему; бросается
на людей, сам имея при этом не ясную, но твердую цель непременно
минуту спустя слететь
с колокольни и тем разом разрешить все недоумения, если таковые при этом окажутся.
Он быстро схватил со стола бокал, рванулся
с места и в одно мгновение подошел к сходу
с террасы. Князь побежал было за ним, но случилось так, что, как нарочно, в это самое мгновение Евгений Павлович протянул ему руку прощаясь. Прошла одна секунда, и вдруг всеобщий крик раздался
на террасе. Затем наступила
минута чрезвычайного смятения.
Над ним
на дереве пела птичка, и он стал глазами искать ее между листьями; вдруг птичка вспорхнула
с дерева, и в ту же
минуту ему почему-то припомнилась та «мушка», в «горячем солнечном луче», про которую Ипполит написал, что и «она знает свое место и в общем хоре участница, а он один только выкидыш».
В таких случаях, чем более она краснела, тем более, казалось, и сердилась
на себя за это, что видимо выражалось в ее сверкавших глазах; обыкновенно,
минуту спустя, она уже переносила свой гнев
на того,
с кем говорила, был или не был тот виноват, и начинала
с ним ссориться.
— Единственно
на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и
с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и
с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
Но великодушная борьба
с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может быть, в те же самые
минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже
на долгое время.
— И знаете, что я вам скажу, Лукьян Тимофеич? Вы только
на меня не сердитесь, а я удивляюсь вашей наивности, да и не одной вашей! Вы
с такою наивностью чего-то от меня ожидаете, вот именно теперь в эту
минуту, что мне даже совестно и стыдно пред вами, что у меня нет ничего, чтоб удовлетворить вас; но клянусь же вам, что решительно нет ничего, можете себе это представить!
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча
на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать
минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже
с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
Еще
минута, и смех увеличился: смеялись уже
на него глядя,
на его остолбенелое онемение, но смеялись дружески, весело; многие
с ним заговаривали и говорили так ласково, во главе всех Лизавета Прокофьевна: она говорила смеясь и что-то очень, очень доброе.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я
с ними не буду ссориться, но у нас разные дороги
с этой
минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много почувствовал нового; это мой урок! Мать я тоже считаю теперь прямо
на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
— Нет-с,
на словах; и то едва успела. Просит вас очень весь сегодняшний день ни
на одну
минуту не отлучаться со двора, вплоть до семи часов повечеру, или даже до девяти, не совсем я тут расслышала.
Я бы
на вашем месте послал туда посторожить, чтоб уж так ровно ту
минуту улучить, когда она
с крыльца сойдет.
Он знал только, что начал совершенно ясно всё отличать в этот вечер только
с той
минуты, когда Аглая вдруг вошла к нему
на террасу и он вскочил
с дивана и вышел
на средину комнаты ее встретить: было четверть восьмого.
Она упала без чувств ему
на руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании.
На столике стоял стакан
с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в лицо воды; она открыла глаза и
с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
И сам прыгнул в карету за Настасьей Филипповной и затворил дверцы. Кучер не сомневался ни одной
минуты и ударил по лошадям. Келлер сваливал потом
на нечаянность: «Еще одна секунда, и я бы нашелся, я бы не допустил!» — объяснял он, рассказывая приключение. Он было схватил
с Бурдовским другой экипаж, тут же случившийся, и бросился было в погоню, но раздумал, уже дорогой, что «во всяком случае поздно! Силой не воротишь».
Она тихо подошла к нему и тронула его за плечо; князь в недоумении посмотрел
на нее и почти
с минуту как бы припоминал; но припомнив и всё сообразив, он вдруг пришел в чрезвычайное волнение.
Он стоял
с минуту, и — странно — вдруг ему показалось, что край одной сторы приподнялся и мелькнуло лицо Рогожина, мелькнуло и исчезло в то же мгновение. Он подождал еще и уже решил было идти и звонить опять, но раздумал и отложил
на час: «А кто знает, может, оно только померещилось…»
Князь удивился ответу, но он удивился спустя уже по крайней мере две
минуты, когда сообразил. Сообразив ответ, он испугался и стал приглядываться к Рогожину. Тот уже шел почти
на полшага впереди, смотря прямо пред собой и не взглядывая ни
на кого из встречных,
с машинальною осторожностию давая всем дорогу.