Неточные совпадения
Один из них был небольшого роста, лет двадцати семи, курчавый и почти черноволосый,
с серыми, маленькими, но огненными
глазами.
Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают
с первого взгляда в субъекте падучую болезнь.
— Да… как же это? — удивился до столбняка и чуть не выпучил
глаза чиновник, у которого все лицо тотчас же стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что
с месяц назад тому помре и два
с половиной миллиона капиталу оставил?
— По-ку-рить? —
с презрительным недоумением вскинул на него
глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
Но князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек,
с бумагами в руках. Камердинер стал снимать
с него шубу. Молодой человек скосил
глаза на князя.
— Про-эк-за-ме-но-вать? — протянула генеральша и в глубочайшем изумлении стала опять перекатывать
глаза с дочерей на мужа и обратно.
Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя
глаз с князя, а когда князь отвечал, она кивала головой вслед за каждым его словом.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела
с закрытыми
глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках.
Ганя ужасно робел, что князь не согласится, и
с трусливою просьбой заглядывал ему в
глаза.
Генеральша несколько времени, молча и
с некоторым оттенком пренебрежения, рассматривала портрет Настасьи Филипповны, который она держала пред собой в протянутой руке, чрезвычайно и эффектно отдалив от
глаз.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом,
с бешеным лицом и злобно сверкая
глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
Нина Александровна казалась лет пятидесяти,
с худым, осунувшимся лицом и
с сильною чернотой под
глазами.
Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый,
с огромною, курчавою, рыжеватою головой. Лицо у него было мясистое и румяное, губы толстые; нос широкий и сплюснутый,
глаза маленькие, заплывшие и насмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом все это представлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.
Новый господин был высокого роста, лет пятидесяти пяти, или даже поболее, довольно тучный,
с багрово-красным, мясистым и обрюзглым лицом, обрамленным густыми седыми бакенбардами, в усах,
с большими, довольно выпученными
глазами.
Глаза ее сверкнули взрывом досады, когда она его увидала; она быстро прошла в прихожую, столкнув его
с дороги плечом, и гневливо сказала, сбрасывая
с себя шубу...
В таких случаях она обыкновенно переставала говорить и только молча, насмешливо смотрела на брата, не сводя
с него
глаз.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле
с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали
с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет;
глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
— Я ведь и в самом деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и
с удивлением проводила ее
глазами.
—
С какой же вы стати сказали ей прямо в
глаза, что она «не такая».
Афанасий Иванович примолк
с тем же солидным достоинством,
с которым и приступал к рассказу. Заметили, что у Настасьи Филипповны как-то особенно засверкали
глаза, и даже губы вздрогнули, когда Афанасий Иванович кончил. Все
с любопытством поглядывали на них обоих.
Это давеча всё у Ганечки было: я приехала к его мамаше
с визитом, в мое будущее семейство, а там его сестра крикнула мне в
глаза: «Неужели эту бесстыжую отсюда не выгонят!» — а Ганечке, брату, в лицо плюнула.
Толпа расступилась пред ними на две половины, и он остался
глаз на
глаз с Настасьей Филипповной, в трех шагах от нее расстояния.
Правда, он не мог отвести
глаз от огня, от затлевшейся пачки; но, казалось, что-то новое взошло ему в душу; как будто он поклялся выдержать пытку; он не двигался
с места; через несколько мгновений всем стало ясно, что он не пойдет за пачкой, не хочет идти.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих
глазах свой живот», и
с этими словами действительно распарывает в
глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
На другой или на третий день после переезда Епанчиных,
с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух
глаз, в толпе, осадившей прибывших
с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати,
с довольно веселым и неглупым лицом и
с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и
с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый,
с длинными, густыми волосами,
с черными большими
глазами,
с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
— Пьян, вы думаете? — крикнул голос
с дивана. — Ни в одном
глазу! Так разве рюмки три, четыре, ну пять каких-нибудь есть, да это уж что ж, — дисциплина.
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один
с пьяных
глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях таких, что в бога не веруют? «Нам, говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он наконец не выдержал: взял нож и, когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился, возвел
глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя
с горькою молитвой: «Господи, прости ради Христа!» — зарезал приятеля
с одного раза, как барана, и вынул у него часы.
Он
с мучительно напрягаемым вниманием всматривался во всё, что попадалось ему на
глаза, смотрел на небо, на Неву.
Рогожин давеча отрекся: он спросил
с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти
глаза, уже в третий раз в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это были
глаза»!
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе,
с упреком и
с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он
с негодованием и
с краской в лице, — какими же
глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Два давешних
глаза, те же самые, вдруг встретились
с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел видеть лицо.
Молодой человек, сопровождавший генерала, был лет двадцати восьми, высокий, стройный,
с прекрасным и умным лицом,
с блестящим, полным остроумия и насмешки взглядом больших черных
глаз.
Вот!.. — залепетал вдруг снова Бурдовский, дико и опасливо осматриваясь кругом и тем более горячась, чем больше не доверял и дичился, — вы не имеете права! — и, проговорив это, резко остановился, точно оборвал, и безмолвно выпучив близорукие, чрезвычайно выпуклые
с красными толстыми жилками
глаза, вопросительно уставился на князя, наклонившись вперед всем своим корпусом.
Один боксер сидел совершенно спокойный, покручивая усы,
с видом важным и несколько опустив
глаза, но не от смущения, а, напротив, казалось, как бы из благородной скромности и от слишком очевидного торжества.
Если же вы не захотите нас удовлетворить, то есть ответите: нет, то мы сейчас уходим, и дело прекращается; вам же в
глаза говорим, при всех ваших свидетелях, что вы человек
с умом грубым и
с развитием низким; что называться впредь человеком
с честью и совестью вы не смеете и не имеете права, что это право вы слишком дешево хотите купить.
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления
глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей
с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
— Позвольте же и мне, милостивый государь,
с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь у князя Льва Николаевича, нашего общего друга и соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в
глаза о том, что написано на моем лице.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, —
с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по его
глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? —
с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и
с видом страшного, доходившего до отчаяния стыда на искаженном своем лице. Это выражалось преимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо глянувшем на собрание, и в потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших губах.
Глаза он тотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому и Докторенку, которые стояли у выхода
с террасы; он уезжал
с ними.
Келлера так и дернуло; он быстро,
с прежним удивлением, взглянул князю прямо в
глаза и крепко стукнул кулаком об стол.
— Келлер! Поручик в отставке, — отрекомендовался он
с форсом. — Угодно врукопашную, капитан, то, заменяя слабый пол, к вашим услугам; произошел весь английский бокс. Не толкайтесь, капитан; сочувствую кровавой обиде, но не могу позволить кулачного права
с женщиной в
глазах публики. Если же, как прилично блага-ароднейшему лицу, на другой манер, то — вы меня, разумеется, понимать должны, капитан…
Но капитан уже опомнился и уже не слушал его. В эту минуту появившийся из толпы Рогожин быстро подхватил под руку Настасью Филипповну и повел ее за собой.
С своей стороны, Рогожин казался потрясенным ужасно, был бледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну, он успел-таки злобно засмеяться в
глаза офицеру и
с видом торжествующего гостинодворца проговорить...
В сверкавших
глазах его высказывалось, кроме какого-то блуждающего, постоянного беспокойства, и какое-то неопределенное нетерпение; взгляд его переходил без цели
с предмета на предмет,
с одного лица на другое.
—
С первым краешком солнца я улягусь, князь, я сказал; честное слово: увидите! — вскричал Ипполит. — Но… но… неужели вы думаете, что я не в состоянии распечатать этот пакет? — прибавил он,
с каким-то вызовом обводя всех кругом
глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично. Князь заметил, что он весь дрожал.
— Так… не читать? — прошептал он ему как-то опасливо,
с кривившеюся улыбкой на посиневших губах, — не читать? — пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все
глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех
с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью, — вы… боитесь? — повернулся он опять к князю.
Ипполит вдруг опустил
глаза и схватился за рукопись; но в ту же секунду поднял опять голову и, сверкая
глазами,
с двумя красными пятнами на щеках, проговорил, в упор смотря на Фердыщенка...
Только бы я возмог получить честь объяснить на словах! — воскликнул он, дрожа как в лихорадке и
с сверкавшими
глазами.
Я думаю, что был уже час первый в начале; я совершенно не спал и лежал
с открытыми
глазами; вдруг дверь моей комнаты отворилась, и вошел Рогожин.