Неточные совпадения
— Судя
по вашим
словам, я было подумал, что вы уж так прямо ко мне.
— Послушай, Ганя, ты, пожалуйста, сегодня ей много не противоречь и постарайся эдак, знаешь, быть… одним
словом, быть
по душе…
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым
словом князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда;
по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь…
по одному совершенно странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну, одним
словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое время не хочу входить туда без зова.
— Два
слова, князь, я и забыл вам сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то
по крайней мере удержитесь.
Ганя разгорячался с каждым
словом и без цели шагал
по комнате. Такие разговоры тотчас же обращались в больное место у всех членов семейства.
Видно было, что он проговорил это без всякого расчета, без всякого особенного замысла, так,
по первому движению; но
слова его произвели чрезвычайное действие.
— Она? Ну, вот тут-то вся неприятность и сидит, — продолжал, нахмурившись, генерал, — ни
слова не говоря, и без малейшего как есть предупреждения, она хвать меня
по щеке! Дикая женщина; совершенно из дикого состояния!
Вы увидите изумительную девушку, да не одну, двух, даже трех, украшение столицы и общества: красота, образованность, направление… женский вопрос, стихи, всё это совокупилось в счастливую разнообразную смесь, не считая
по крайней мере восьмидесяти тысяч рублей приданого, чистых денег, за каждою, что никогда не мешает, ни при каких женских и социальных вопросах… одним
словом, я непременно, непременно должен и обязан ввести вас.
Прелесть рассказа, оригинальность постановки главного лица, этот заманчивый мир, разобранный до тонкости, и наконец все эти очаровательные подробности, рассыпанные в книге (насчет, например, обстоятельств употребления букетов белых и розовых камелий
по очереди), одним
словом, все эти прелестные детали, и всё это вместе, произвели почти потрясение.
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на цыпочках к двери и всё время, пока шагал, махал руками, как бы давая знать, что он только так, что он не промолвит ни
слова, и что вот он уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять минут или
по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
— И конечно… и я… и это по-княжески! И это… вы, стало быть, генерал! И я вам не лакей! И я, я… — забормотал вдруг в необыкновенном волнении Антип Бурдовский, с дрожащими губами, с разобиженным дрожаньем в голосе, с брызгами, летевшими изо рта, точно весь лопнул или прорвался, но так вдруг заторопился, что с десяти
слов его уж и понять нельзя было.
После
слов племянника Лебедева последовало некоторое всеобщее движение, и поднялся даже ропот, хотя во всем обществе все видимо избегали вмешиваться в дело, кроме разве одного только Лебедева, бывшего точно в лихорадке. (Странное дело: Лебедев, очевидно, стоявший за князя, как будто ощущал теперь некоторое удовольствие фамильной гордости после речи своего племянника;
по крайней мере с некоторым особенным видом довольства оглядел всю публику.)
—
По моему мнению, — начал князь довольно тихо, —
по моему мнению, вы, господин Докторенко, во всем том, что сказали сейчас, наполовину совершенно правы, даже я согласен, что на гораздо большую половину, и я бы совершенно был с вами согласен, если бы вы не пропустили чего-то в ваших
словах.
Ведь тут что ни
слово, то клевета; так что вы, господа, по-моему, сделали низость.
— И я не знаю, — засмеялся вдруг Евгений Павлович. — Ей-богу, никаких сношений
по этим векселям не имел, ну, верите честному
слову!.. Да что с вами, вы в обморок падаете?
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете человека: и
слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня в истинном раскаянии, верьте, не верьте, вот поклянусь, а
слова и ложь состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными
словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже одному себе;
по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано.
Одним
словом, дело кончилось
по обыкновению.
— В одно
слово, если ты про эту. Меня тоже такая же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я вижу, что тут думают правильнее, и не верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое, то есть
по крайней мере иезуитское, для особых целей.
— Мне вам только два
слова сказать, — прошептал он вполголоса, — и
по чрезвычайно важному обстоятельству; отойдемте на минуту.
— В нашем отечестве, равно как и в Европе, всеобщие, повсеместные и ужасные голода посещают человечество,
по возможному исчислению и сколько запомнить могу, не чаще теперь как один раз в четверть столетия, другими
словами, однажды в каждое двадцатипятилетие. Не спорю за точную цифру, но весьма редко, сравнительно.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“,
по его
словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но
слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Я объяснил в самых коротких
словах и
по возможности еще суше, как я поднял бумажник, как я бежал и звал его и как, наконец,
по догадке и почти ощупью, взбежал за ним
по лестнице.
В картине же Рогожина о красоте и
слова нет; это в полном виде труп человека, вынесшего бесконечные муки еще до креста, раны, истязания, битье от стражи, битье от народа, когда он нес на себе крест и упал под крестом, и, наконец, крестную муку в продолжение шести часов (так,
по крайней мере,
по моему расчету).
— Я понимаю, господа, — начал он, по-прежнему дрожа и осекаясь на каждом
слове, — что я мог заслужить ваше личное мщение, и… жалею, что замучил вас этим бредом (он указал на рукопись), а впрочем, жалею, что совсем не замучил… (он глупо улыбнулся), замучил, Евгений Павлыч? — вдруг перескочил он к нему с вопросом, — замучил или нет? Говорите!
— Нет-с, позвольте-с, многоуважаемый князь, — с яростию ухватился Лебедев, — так как вы сами изволите видеть, что это не шутка и так как половина ваших гостей
по крайней мере того же мнения и уверены, что теперь, после произнесенных здесь
слов, он уж непременно должен застрелиться из чести, то я хозяин-с и при свидетелях объявляю, что приглашаю вас способствовать!
— По-моему, вы даже, может быть, и очень умны иногда, — продолжал князь, — вы давеча вдруг сказали одно
слово очень умное. Вы сказали про мое сомнение об Ипполите: «Тут одна только правда, а стало быть, и несправедливо». Это я запомню и обдумаю.
Даже содрогание прошло
по его телу при этих
словах.
Застав свидание и слыша странные
слова дочери, Лизавета Прокофьевна была ужасно испугана,
по многим причинам; но приведя теперь с собой князя, струсила, что начала дело: «Почему ж Аглая не могла бы встретиться и разговориться с князем в парке, даже, наконец, если б это было и наперед условленное у них свидание?»
По его мнению, телеграммы тут не было никакой, а что еж — «просто еж и только, — разве означает, кроме того, дружество, забвение обид и примирение, одним
словом, всё это шалость, но во всяком случае невинная и простительная».
Тотчас же прояснилось небо; князь точно из мертвых воскрес; расспрашивал Колю, висел над каждым
словом его, переспрашивал
по десяти раз, смеялся как ребенок и поминутно пожимал руки обоим смеющимся и ясно смотревшим на него мальчикам.
Вся эта горячешная тирада, весь этот наплыв страстных и беспокойных
слов и восторженных мыслей, как бы толкавшихся в какой-то суматохе и перескакивавших одна через другую, всё это предрекало что-то опасное, что-то особенное в настроении так внезапно вскипевшего, по-видимому ни с того ни с сего, молодого человека.
Возвращаясь сюда, в Петербург, я дал себе
слово непременно увидеть наших первых людей, старших, исконных, к которым сам принадлежу, между которыми сам из первых
по роду.
В приглашении приходить «по-прежнему» и в
словах «моим
по крайней мере» опять зазвучало что-то предсказывающее.
Но разгадка последовала гораздо раньше вечера и тоже в форме нового визита, разгадка в форме новой, мучительной загадки: ровно полчаса
по уходе Епанчиных к нему вошел Ипполит, до того усталый и изнуренный, что, войдя и ни
слова не говоря, как бы без памяти, буквально упал в кресла и мгновенно погрузился в нестерпимый кашель.
Да к тому же и слово-то об «объедках», собственно, не мое, а чужое;
по крайней мере у Ганечки все говорили; да она же и сама подтвердила.
По этому письму я всё поняла и верно поняла; он недавно мне подтвердил это сам, то есть всё, что я теперь вам говорю,
слово в
слово даже.
И мать, и дочери, все тотчас же бросились к Нине Александровне, за ними сам отец семейства, Иван Федорович, только что явившийся домой; за ними же поплелся и князь Лев Николаевич, несмотря на изгнание и жесткие
слова; но,
по распоряжению Варвары Ардалионовны, его и там не пустили к Аглае.
Вообще же мы вполне и в высшей степени сочувствуем некоторым, весьма сильным и даже глубоким
по своей психологии
словам Евгения Павловича, которые тот прямо и без церемонии высказал князю, в дружеском разговоре, на шестой или на седьмой день после события у Настасьи Филипповны.