Неточные совпадения
— Это уж не мое дело-с. Принимают розно, судя
по лицу. Модистку и в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.
— И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего
дня все говорить по-русски хочется.
Так как и сам Тоцкий наблюдал покамест,
по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах, и только еще сондировал
дело, то и родители предложили дочерям на вид только еще самые отдаленные предположения.
На третий
день по прибытии его в город явился к нему из его деревеньки его староста, верхом, с обожженною щекой и обгоревшею бородой, и возвестил ему, что «вотчина сгорела», вчера, в самый полдень, причем «изволили сгореть и супруга, а деточки целы остались».
Мало того, она даже юридически чрезвычайно много понимала и имела положительное знание, если не света, то о том
по крайней мере, как некоторые
дела текут на свете; во-вторых, это был совершенно не тот характер, как прежде, то есть не что-то робкое, пансионски неопределенное, иногда очаровательное
по своей оригинальной резвости и наивности, иногда грустное и задумчивое, удивленное, недоверчивое, плачущее и беспокойное.
Но покамест новая Настасья Филипповна хохотала и все это излагала, Афанасий Иванович обдумывал про себя это
дело и
по возможности приводил в порядок несколько разбитые свои мысли.
— А князь найдется, потому что князь чрезвычайно умен и умнее тебя
по крайней мере в десять раз, а может, и в двенадцать. Надеюсь, ты почувствуешь после этого. Докажите им это, князь; продолжайте. Осла и в самом
деле можно наконец мимо. Ну, что вы, кроме осла за границей видели?
А тут вдруг
по какому-то случаю
дело было сокращено.
Два
дня ухаживали за ней одни дети, забегая
по очереди, но потом, когда в деревне прослышали, что Мари уже в самом
деле умирает, то к ней стали ходить из деревни старухи сидеть и дежурить.
— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими…
делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то
по крайней мере удержитесь.
— Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом, и в дурную погоду я их ощущаю. Во всех других отношениях живу философом, хожу, гуляю, играю в моем кафе, как удалившийся от
дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории на железной дороге
по поводу болонки, покончено мною окончательно.
— Два года назад, да! без малого, только что последовало открытие новой — ской железной дороги, я (и уже в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня
делах по сдаче моей службы, взял билет, в первый класс: вошел, сижу, курю.
Вы скажете, это всё по-детски или, пожалуй, поэзия, — что ж, тем мне же веселее будет, а
дело все-таки сделается.
Оказалось, что особенные сведения о Рогожине мог сообщить Птицын, который бился с ним
по его
делам чуть не до девяти часов вечера.
— Даже большая, а не маленькая, я для того и в мантилью закуталась, — ответила Настасья Филипповна, в самом
деле ставшая бледнее и как будто
по временам сдерживавшая в себе сильную дрожь.
— А право, это бы хорошо! — заметила Настасья Филипповна, вдруг вся оживляясь. — Право бы, попробовать, господа! В самом
деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился что-нибудь рассказать… в этом роде… разумеется,
по согласию, тут полная воля, а? Может, мы выдержим!
По крайней мере ужасно оригинально…
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины;
дело устраивается
по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет, тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
— Настасья Филипповна! — укорительно произнес генерал. Он начинал несколько понимать
дело, по-своему.
— Верное
дело, — объявил наконец Птицын, складывая письмо и передавая его князю. — Вы получаете безо всяких хлопот,
по неоспоримому духовному завещанию вашей тетки, чрезвычайно большой капитал.
Генерал
день и ночь был занят, хлопотал о
делах; редко видели его более занятым и деятельным, — особенно
по службе.
Кой-кому, очень немногим интересующимся, стало известно
по каким-то слухам, что Настасья Филипповна на другой же
день после Екатерингофа бежала, исчезла, и что будто бы выследили наконец, что она отправилась в Москву; так что и в отъезде Рогожина в Москву стали находить некоторое совпадение с этим слухом.
«Видно из того, что она его каждый
день пригласила ходить к ней
по утрам, от часу до двух, и тот каждый
день к ней таскается и до сих пор не надоел», — заключила генеральша, прибавив к тому, что чрез «старуху» князь в двух-трех домах хороших стал принят.
Человек он был самого высшего света и, кроме того, с состоянием, «хорошим, серьезным, неоспоримым», как отозвался генерал, имевший случай
по одному довольно серьезному
делу сойтись и познакомиться с князем у графа, своего начальника.
— Да перестань, пьяный ты человек! Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься,
по судебным искам ходить; в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять
дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
— Ну, что же? — сказал князь, как бы очнувшись. — Ах да! Ведь вы знаете сами, Лебедев, в чем наше
дело: я приехал
по вашему же письму. Говорите.
Матушка и прежде, вот уже два года, точно как бы не в полном рассудке сидит (больная она), а
по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем, кого увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три
дня не спохватится.
Когда все деревья были наконец свезены на дачу и расставлены, Лебедев несколько раз в тот
день сбегал
по ступенькам террасы на улицу и с улицы любовался на свое владение, каждый раз мысленно надбавляя сумму, которую предполагал запросить с будущего своего дачного жильца.
Впрочем, в
день переезда в Павловск, то есть на третий
день после припадка, князь уже имел
по наружности вид почти здорового человека, хотя внутренно чувствовал себя всё еще не оправившимся.
Князь заметил, что все эти три
дня они вступали иногда друг с другом в длинные разговоры, нередко кричали и спорили, даже, кажется, об ученых предметах, что, по-видимому, доставляло удовольствие Лебедеву.
Генеральша решительно осердилась на эти замечания и готова была биться об заклад, что князь явится
по крайней мере на другой же
день, хотя «это уже будет и поздно».
В результате Лизавета Прокофьевна торжествовала, но во всяком случае Коле крепко досталось: «То
по целым
дням здесь вертится и не выживешь, а тут хоть бы знать-то дал, если уж сам не рассудил пожаловать».
В эту минуту из комнат вышла на террасу Вера,
по своему обыкновению, с ребенком на руках. Лебедев, извивавшийся около стульев и решительно не знавший, куда
девать себя, но ужасно не хотевший уйти, вдруг набросился на Веру, замахал на нее руками, гоня прочь с террасы, и даже, забывшись, затопал ногами.
— Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на
днях,
по соседству. Я ничего не понимаю в Апокалипсисе.
— Да надобности нет никакой, сколько я
по крайней мере знаю ваши
дела, — всё еще горячился генерал.
Случился странный анекдот с одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках, отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и,
по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных
делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное время наше.
Завещания, разумеется, никакого,
дела,
по обыкновению, в беспорядке, наследников жадных куча, и которым уже нет ни малейшего
дела до последних в роде отпрысков, лечимых из милости от родового идиотизма в Швейцарии.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы
дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже
по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
Да неужели же, князь, вы почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы и сами не понимаем, до какой степени наше
дело не юридическое, и что если разбирать юридически, то мы и одного целкового с вас не имеем права потребовать
по закону?
После слов племянника Лебедева последовало некоторое всеобщее движение, и поднялся даже ропот, хотя во всем обществе все видимо избегали вмешиваться в
дело, кроме разве одного только Лебедева, бывшего точно в лихорадке. (Странное
дело: Лебедев, очевидно, стоявший за князя, как будто ощущал теперь некоторое удовольствие фамильной гордости после речи своего племянника;
по крайней мере с некоторым особенным видом довольства оглядел всю публику.)
Что же касается до его сердца, до его добрых
дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
Ведь если господин Бурдовский окажется теперь не «сын Павлищева», то ведь в таком случае требование господина Бурдовского выходит прямо мошенническое (то есть, разумеется, если б он знал истину!), но ведь в том-то и
дело, что его обманули, потому-то я и настаиваю, чтоб его оправдать; потому-то я и говорю, что он достоин сожаления,
по своей простоте, и не может быть без поддержки; иначе ведь он тоже выйдет
по этому
делу мошенником.
Между тем Гаврила Ардалионович, до сих пор державшийся в стороне и молчавший упорно, вышел
по приглашению князя вперед, стал подле него и спокойно и ясно принялся излагать отчет
по порученному ему князем
делу. Все разговоры умолкли мгновенно. Все слушали с чрезвычайным любопытством, особенно вся компания Бурдовского.
Уверяю вас, что до вашей статьи дойдет
дело в свою очередь, тогда вы и заявите ваше объяснение, а теперь будем лучше продолжать
по порядку.
— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладко остановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще минут хоть на пять.
По этому
делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно для вас, во всяком случае, весьма любопытных.
По мнению моему, вам нельзя не познакомиться с ними, и самим вам, может быть, приятнее станет, если
дело будет совершенно разъяснено…
Или уж не намерены ли предпринять извинение и оправдание Бурдовского тем, что он ввязался в
дело по неведению?
По этим свидетельствам и опять-таки
по подтверждению матушки вашей выходит, что полюбил он вас потому преимущественно, что вы имели в детстве вид косноязычного, вид калеки, вид жалкого, несчастного ребенка (а у Павлищева, как я вывел
по точным доказательствам, была всю жизнь какая-то особая нежная склонность ко всему угнетенному и природой обиженному, особенно в детях, — факт,
по моему убеждению, чрезвычайно важный для нашего
дела).
Иван Федорович говорил на другой же
день князю Щ., что «с ней это бывает, но в такой степени, как вчера, даже и с нею редко бывает, так года в три
по одному разу, но уж никак не чаще!
Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки: «Маменька, я на
днях за такого-то Карлыча или Иваныча замуж вышла, прощайте!» Так это и хорошо так, по-вашему, поступать?
Я, может быть, впрочем, не знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто, кроме вас, мог остаться…
по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять… во всем участие и… с тем… что на другой
день стыдно… (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я все это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю, хотя уже
по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно, как всё это для него неприятно…
От Веры Лебедевой князь узнал, что Келлер прикочевал к ним еще со вчерашнего
дня и,
по всем признакам, долго от них не отстанет, потому что нашел компанию и дружески сошелся с генералом Иволгиным; впрочем, он объявил, что остается у них единственно, чтоб укомплектовать свое образование.