Неточные совпадения
Наконец, уж
одно то, что с каждым годом, например, росло в геометрической прогрессии их состояние и общественное значение; следственно, чем более уходило
время, тем более выигрывали и дочери, даже как невесты.
Так как с некоторого
времени он с генералом Епанчиным состоял в необыкновенной дружбе, особенно усиленной взаимным участием в некоторых финансовых предприятиях, то и сообщил ему, так сказать, прося дружеского совета и руководства: возможно или нет предположение о его браке с
одною из его дочерей?
И однако же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до
времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было
одно мешавшее всему обстоятельство,
один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
В то же
время совершенно легко и без всякого труда познакомился с ней и
один молодой чиновник, по фамилии Фердыщенко, очень неприличный и сальный шут, с претензиями на веселость и выпивающий.
— Там… там были всё дети, и я всё
время был там с детьми, с
одними детьми.
— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь… по
одному совершенно странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну,
одним словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое
время не хочу входить туда без зова.
Уж
одно то, что Настасья Филипповна жаловала в первый раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в самое последнее
время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на свете.
Генерал покраснел ужасно, Коля тоже покраснел и стиснул себе руками голову; Птицын быстро отвернулся. Хохотал по-прежнему
один только Фердыщенко. Про Ганю и говорить было нечего: он все
время стоял, выдерживая немую и нестерпимую муку.
Остальные гости, которых было, впрочем, немного (
один жалкий старичок учитель, бог знает для чего приглашенный, какой-то неизвестный и очень молодой человек, ужасно робевший и все
время молчавший,
одна бойкая дама, лет сорока, из актрис, и
одна чрезвычайно красивая, чрезвычайно хорошо и богато одетая и необыкновенно неразговорчивая молодая дама), не только не могли особенно оживить разговор, но даже и просто иногда не знали, о чем говорить.
Одним словом, чем дальше
время идет, тем больше думается.
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое
время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и
один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое
время просителям».
Для этого
одного он провел все
время, с пяти часов пополудни вплоть до одиннадцати, в бесконечной тоске и тревоге, возясь с Киндерами и Бискупами, которые тоже чуть с ума не сошли, мечась как угорелые по его надобности.
Это был
один из тех людей, или даже, можно сказать, деятелей последнего
времени, честных, скромных, которые искренно и сознательно желают полезного, всегда работают и отличаются тем редким и счастливым качеством, что всегда находят работу.
Происходило это уже почти пред самым вторичным появлением нашего героя на сцену нашего рассказа. К этому
времени, судя на взгляд, бедного князя Мышкина уже совершенно успели в Петербурге забыть. Если б он теперь вдруг явился между знавшими его, то как бы с неба упал. А между тем мы все-таки сообщим еще
один факт и тем самым закончим наше введение.
Впоследствии, когда Варя уже вышла замуж, Нина Александровна и Ганя переехали вместе с ней к Птицыну, в Измайловский полк; что же касается до генерала Иволгина, то с ним почти в то же самое
время случилось
одно совсем непредвиденное обстоятельство: его посадили в долговое отделение.
Извозчик довез его до
одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница была плохенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы боясь потерять
время или не застать кого-то дома.
Видит, что он ее за шею под нож нагибает и пинками подталкивает, — те-то смеются, — и стала кричать: «Encore un moment, monsieur le bourreau, encore un moment!» Что и означает: «Минуточку
одну еще
повремените, господин буро, всего
одну!» И вот за эту-то минуточку ей, может, господь и простит, ибо дальше этакого мизера с человеческою душой вообразить невозможно.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь
одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того
времени очень хотелось сделать
один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорил, во всё
время, и потому именно поразило, что и прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, всё мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то.
Мгновения эти были именно
одним только необыкновенным усилением самосознания, — если бы надо было выразить это состояние
одним словом, — самосознания и в то же
время самоощущения в высшей степени непосредственного.
Случился странный анекдот с
одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках, отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают
один из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное
время наше.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то
время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание
одним из очень богатых русских помещиков.
Между тем его сын, родившийся уже в законном браке, но возросший под другою фамилией и совершенно усыновленный благородным характером мужа его матери, тем не менее в свое
время умершим, остался совершенно при
одних своих средствах и с болезненною, страдающею, без ног, матерью в
одной из отдаленных губерний; сам же в столице добывал деньги ежедневным благородным трудом от купеческих уроков и тем содержал себя сначала в гимназии, а потом слушателем полезных ему лекций, имея в виду дальнейшую цель.
Время рождения вашего слишком легко доказать фактически, так что слишком обидное для вас и для матушки вашей искажение этого факта в статье господина Келлера объясняется
одною только игривостью собственной фантазии господина Келлера, полагавшего усилить этим очевидность вашего права и тем помочь интересам вашим.
Он говорил
одно, но так, как будто бы этими самыми словами хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же
время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что всё это, вместе с его чахоточным видом и с странным, сверкающим и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к нему внимание.
— Если вы не бросите сейчас же этих мерзких людей, то я всю жизнь, всю жизнь буду вас
одного ненавидеть! — прошептала Аглая; она была как бы в исступлении, но она отвернулась, прежде чем князь успел на нее взглянуть. Впрочем, ему уже нечего и некого было бросать: больного Ипполита тем
временем успели кое-как усадить на извозчика, и дрожки отъехали.
В последнее
время Лизавета Прокофьевна стала находить виноватою во всем
одну себя и свой «несчастный» характер, — отчего и увеличились ее страдания.
Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и в то же
время не давать наступать себе на ногу, — и не по
одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек.
Князь и действительно сидел, чуть не бледный, за круглым столом и, казалось, был в
одно и то же
время в чрезвычайном страхе и, мгновениями, в непонятном ему самому и захватывающем душу восторге.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же
время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже
одному себе; по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано.
Факт этот верный, я стою за это и… надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же
время и такой, которого нигде и никогда, спокон веку и ни в
одном народе, не бывало и не случалось, а стало быть, факт этот случайный и может пройти, я согласен.
Оставшись
один на перекрестке, князь осмотрелся кругом, быстро перешел через улицу, близко подошел к освещенному окну
одной дачи, развернул маленькую бумажку, которую крепко сжимал в правой руке во всё
время разговора с Иваном Федоровичем, и прочел, ловя слабый луч света...
— Не железные дороги, нет-с! — возражал Лебедев, в
одно и то же
время и выходивший из себя, и ощущавший непомерное наслаждение. — Собственно
одни железные дороги не замутят источников жизни, а всё это в целом-с проклято, всё это настроение наших последних веков, в его общем целом, научном и практическом, может быть, и действительно проклято-с.
И, во-первых, по моему мнению, младенец слишком мал, то есть не крупен, так что за известное
время светских младенцев потребовалось бы втрое, впятеро большая цифра, нежели духовных, так что и грех, если и уменьшался с
одной стороны, то в конце концов увеличивался с другой, не качеством, так количеством.
Теперь заключение, финал, господа, финал, в котором заключается разгадка
одного из величайших вопросов тогдашнего и нашего
времени!
— Нет, покамест
одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать
одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне
времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Один из ваших убийц в ваших глазах обратился в женщину, а из женщины в маленького, хитрого, гадкого карлика, — и вы всё это допустили тотчас же, как совершившийся факт, почти без малейшего недоумения, и именно в то самое
время, когда, с другой стороны, ваш разум был в сильнейшем напряжении, выказывал чрезвычайную силу, хитрость, догадку, логику?
В самом деле, нет ничего досаднее, как быть, например, богатым, порядочной фамилии, приличной наружности, недурно образованным, не глупым, даже добрым, и в то же
время не иметь никакого таланта, никакой особенности, никакого даже чудачества, ни
одной своей собственной идеи, быть решительно «как и все».
На столе лежали книги; он взял
одну, продолжая говорить, заглянул в развернутую страницу, тотчас же опять сложил и положил на стол, схватил другую книгу, которую уже не развертывал, а продержал всё остальное
время в правой руке, беспрерывно махая ею по воздуху.
Он рассказывал плавно и как-то брюзгливо растягивая слова, с нежными ударениями на гласные буквы, почему он принужден был, и именно теперешними порядками, продать
одно великолепное свое имение в — ской губернии и даже, не нуждаясь особенно в деньгах, за полцены, и в то же
время сохранить имение разоренное, убыточное и с процессом, и даже за него приплатить.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась
одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля в это
время хоронил своего отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
Одна только Вера Лебедева оставалась еще некоторое
время в комнатах, приводя их наскоро из праздничного в обыкновенный вид.