Неточные совпадения
— Истинная правда! — ввязался в разговор
один сидевший рядом и дурно одетый господин, нечто вроде закорузлого в подьячестве чиновника, лет сорока, сильного сложения, с красным носом и угреватым лицом, — истинная правда-с,
только все русские силы даром к себе переводят!
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и не обращался ни разу к угреватому чиновнику, а с самого начала говорил
только одному князю.
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то есть деньгами Лихачев доехать не мог! Нет, это не то, что Арманс. Тут
один Тоцкий. Да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят, а и те ничего не могут доказать: «вот, дескать, это есть та самая Настасья Филипповна», да и
только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти
одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего
только пятьдесят душ, — правда, и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны.
Он отворил калитку молодому офицеру и толкнул его в ход, а тому даже и не толчка, а
только разве
одного взгляда надо было, — не пропал бы даром!
— О, почти не по делу! То есть, если хотите, и есть
одно дело, так
только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
— У вас ведь, кажется,
только еще
одна комната и занята. Этот, как его Ферд… Фер…
Однажды случилось, что как-то в начале зимы, месяца четыре спустя после
одного из летних приездов Афанасия Ивановича в Отрадное, заезжавшего на этот раз всего
только на две недели, пронесся слух, или, лучше сказать, дошел как-то слух до Настасьи Филипповны, что Афанасий Иванович в Петербурге женится на красавице, на богатой, на знатной, —
одним словом, делает солидную и блестящую партию.
Не
только не было заметно в ней хотя бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при
одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она как будто обрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Тут, может быть,
только одна десятая доля мгновения, но непременно услышишь!
Старухи отгоняли детей, но те подбегали под окно, иногда
только на
одну минуту, чтобы
только сказать: «Bonjour, notre bonne Marie».
Наконец, Шнейдер мне высказал
одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я
только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
Иные забегали ко мне потихоньку от всех, по
одному, для того
только, чтоб обнять и поцеловать меня наедине, не при всех.
Не возьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но
только одной Аглае Ивановне, так то есть, чтоб никто не увидал, понимаете?
Но
только что он вступил в столовую (еще через
одну комнату от гостиной), с ним в дверях почти столкнулась выходившая Аглая. Она была
одна.
Пришлите же мне это слово сострадания (
только одного сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.
— Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я
только одно позволю себе спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую… такую…
Я
только один раз отмахнулся, единственно
только чтоб отмахнуться.
— Я
только об
одном хотел бы знать, — уныло заметил князь, — совершенно ли должен я перестать на вас рассчитывать и уж не отправиться ли мне
одному?
— Перестать? Рассчитывать?
Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот
только по дороге на минутку зайти в
один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
Встреча с Колей побудила князя сопровождать генерала и к Марфе Борисовне, но
только на
одну минуту. Князю нужен был Коля; генерала же он во всяком случае решил бросить и простить себе не мог, что вздумал давеча на него понадеяться. Взбирались долго, в четвертый этаж, и по черной лестнице.
Один Фердыщенко состоял из всех гостей в развеселом и праздничном расположении духа и громко хохотал иногда неизвестно чему, да и то потому
только, что сам навязал на себя роль шута.
Остальные гости, которых было, впрочем, немного (
один жалкий старичок учитель, бог знает для чего приглашенный, какой-то неизвестный и очень молодой человек, ужасно робевший и все время молчавший,
одна бойкая дама, лет сорока, из актрис, и
одна чрезвычайно красивая, чрезвычайно хорошо и богато одетая и необыкновенно неразговорчивая молодая дама), не
только не могли особенно оживить разговор, но даже и просто иногда не знали, о чем говорить.
— Да меня для того
только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе. Ну возможно ли в самом деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается
одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
— Я знаю
одно великолепнейшее и новое пети-жё, — подхватил Фердыщенко, — по крайней мере такое, что однажды
только и происходило на свете, да и то не удалось.
— Да уж
одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте
только, господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте
только, какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
— Генерал, кажется, по очереди следует вам, — обратилась к нему Настасья Филипповна, — если и вы откажетесь, то у нас всё вслед за вами расстроится, и мне будет жаль, потому что я рассчитывала рассказать в заключение
один поступок «из моей собственной жизни», но
только хотела после вас и Афанасия Ивановича, потому что вы должны же меня ободрить, — заключила она, рассмеявшись.
Один лишь генерал Епанчин,
только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись сесть рядом с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности
одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я
только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
Компания Рогожина была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился
только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и
один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
Кулачный господин при слове «бокс»
только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда на вид
одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху на предмет, то действительно
только мокренько станет.
Действительно, некоторые положительно сконфузились, отретировались и уселись ждать в другой комнате, но иные остались и расселись по приглашению, но
только подальше от стола, больше по углам,
одни — всё еще желая несколько стушеваться, другие — чем дальше, тем больше и как-то неестественно быстро ободряясь.
Глубоко изумленный Тоцкий пожимал плечами; почти
только он
один и сидел, остальная толпа вся в беспорядке теснилась вокруг стола.
Но и с ним приключилось
одно обстоятельство, вскоре быстро охладившее, а впоследствии и совсем уничтожившее все недобрые рассказы на его счет: он сделался очень болен и не мог являться не
только нигде в обществе, но даже и на службу.
Может быть, и родители убедились наконец, что женихи могут встретиться и за границей, и что поездка на
одно лето не
только ничего не может расстроить, но, пожалуй, еще даже «может способствовать».
Один раз, — это было на Святой, — улучив минуту наедине, Коля подал Аглае письмо, сказав
только, что велено передать ей
одной, Аглая грозно оглядела «самонадеянного мальчишку», но Коля не стал ждать и вышел.
А о том, что у вас опять здесь сладилось, я
только вчера в вагоне в первый раз узнал от
одного из твоих прежних приятелей, от Залёжева, если хочешь знать.
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая.
Один это
только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так. Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером, вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для
одного смеху надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
Засел бы молча
один в этом доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни
одному человеку не веря, да и не нуждаясь в этом совсем и
только деньги молча и сумрачно наживая.
Вечером я остановился в уездной гостинице переночевать, и в ней
только что
одно убийство случилось, в прошлую ночь, так что все об этом говорили, когда я приехал.
Но
только что он заметил в себе это болезненное и до сих пор совершенно бессознательное движение, так давно уже овладевшее им, как вдруг мелькнуло пред ним и другое воспоминание, чрезвычайно заинтересовавшее его: ему вспомнилось, что в ту минуту, когда он заметил, что всё ищет чего-то кругом себя, он стоял на тротуаре у окна
одной лавки и с большим любопытством разглядывал товар, выставленный в окне.
Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его была
одна степень почти пред самым припадком (если
только припадок приходил наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями как бы воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его.
Но он выбежал из воксала и очнулся
только пред лавкой ножовщика в ту минуту, как стоял и оценивал в шестьдесят копеек
один предмет, с оленьим черенком.
— Да почему же? — усовещевал князь. — Право, вы меня всеми этими наблюдениями и сторожением
только мучаете. Мне
одному скучно, я вам несколько раз говорил, а сами вы вашим беспрерывным маханием рук и хождением на цыпочках еще больше тоску нагоняете.
— Я на собственном вашем восклицании основываюсь! — прокричал Коля. — Месяц назад вы Дон-Кихота перебирали и воскликнули эти слова, что нет лучше «рыцаря бедного». Не знаю, про кого вы тогда говорили: про Дон-Кихота или про Евгения Павлыча, или еще про
одно лицо, но
только про кого-то говорили, и разговор шел длинный…
— Да разве я
один? — не умолкал Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят; вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что стоят за «рыцаря бедного», стало быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно есть, а по-моему, если бы
только не Аделаида Ивановна, так все бы мы давно уж знали, кто такой «рыцарь бедный».
— Может быть, согласен,
только я не помню, — продолжал князь Щ. —
Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни
одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Одна Аглая любопытно, но совершенно спокойно поглядела с минуту на Евгения Павловича, как бы желая
только сравнить, военное или штатское платье ему более к лицу, но чрез минуту отворотилась и уже не глядела на него более.
— Какой сын Павлищева? И… какой может быть сын Павлищева? — с недоумением спрашивал генерал Иван Федорович, с любопытством оглядывая все лица и с удивлением замечая, что эта новая история
только ему
одному неизвестна.
Говорят,
один из известнейших юмористов наших обмолвился при этом восхитительною эпиграммой, достойною занять место не
только в губернских, но и в столичных очерках наших нравов...