Неточные совпадения
Еще
одно непредвиденное, но самое страшное истязание для тщеславного человека, — мука краски за своих родных, у себя же в
доме, выпала ему на долю.
Одно только можно бы было заключить постороннему наблюдателю, если бы таковой тут случился: что, судя по всем вышесказанным, хотя и немногим данным, князь все-таки успел оставить в
доме Епанчиных особенное впечатление, хоть и являлся в нем всего
один раз, да и то мельком. Может быть, это было впечатление простого любопытства, объясняемого некоторыми эксцентрическими приключениями князя. Как бы то ни было, а впечатление осталось.
Но произошло опять нечто новое: уже в конце весны (свадьба Аделаиды несколько замедлилась и была отложена до средины лета) князь Щ. ввел в
дом Епанчиных
одного из своих дальних родственников, довольно хорошо, впрочем, ему знакомого.
Извозчик довез его до
одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница была плохенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не спросил и торопливо вышел, как бы боясь потерять время или не застать кого-то
дома.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь
одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать
один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать
дом, в который ему так хотелось зайти.
И снаружи, и внутри, как-то негостеприимно и сухо, всё как будто скрывается и таится, а почему так кажется по
одной физиономии
дома — было бы трудно объяснить.
В этих
домах проживают почти исключительно
одни торговые.
Засел бы молча
один в этом
доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни
одному человеку не веря, да и не нуждаясь в этом совсем и только деньги молча и сумрачно наживая.
Он останавливался иногда на перекрестках улиц пред иными
домами, на площадях, на мостах; однажды зашел отдохнуть в
одну кондитерскую.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что
одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина
дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
И деревья тоже, —
одна кирпичная стена будет, красная, Мейерова
дома… напротив в окно у меня… ну, и скажи им про всё это… попробуй-ка, скажи; вот красавица… ведь ты мертвый, отрекомендуйся мертвецом, скажи, что «мертвому можно всё говорить»… и что княгиня Марья Алексевна не забранит, ха-ха!..
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в
одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из
дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Дом был огромной величины,
одна из тех громадин, которые строятся аферистами для мелких квартир; в иных из таких
домов бывает иногда нумеров до ста.
Когда я сам встал, чтобы запереть за ним дверь на ключ, мне вдруг припомнилась картина, которую я видел давеча у Рогожина, в
одной из самых мрачных зал его
дома, над дверями.
— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать
одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный
дом…
Чрезвычайная просьба у меня к вам, многоуважаемый князь, даже, признаюсь, затем, собственно, и пришел-с: с их
домом вы уже знакомы и даже жили у них-с; то если бы вы, благодушнейший князь, решились мне в этом способствовать, собственно лишь для
одного генерала и для счастия его…
— Maman не совсем здорова, Аглая тоже. Аделаида ложится спать, я тоже иду. Мы сегодня весь вечер
дома одни просидели. Папаша и князь в Петербурге.
— Что в
доме у них не знают, так в этом нет для меня и сомнения; но ты мне мысль подал: Аглая, может быть, и знает.
Одна она и знает, потому что сестры были тоже удивлены, когда она так серьезно передавала поклон отцу. И с какой стати именно ему? Если знает, так ей князь передал!
Но генерал тянул его на крыльцо
одного ближнего
дома.
Вечер проектировался, однако же, запросто; ожидались
одни только «друзья
дома», в самом малом числе.
— Уж по
одному этому быть не может! — подхватил князь. — Как же она выйдет, если бы даже и хотела? Вы не знаете… обычаев в этом
доме: она не может отлучиться
одна к Настасье Филипповне; это вздор!
Он только заметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел было обойти
одним переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к
дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному
дому), с крыльца вышла
одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие на музыку, — все принялись рассказывать
одну и ту же историю, на тысячу разных вариаций, о том, как
один князь, произведя скандал в честном и известном
доме и отказавшись от девицы из этого
дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой, порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря на всеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на днях с опозоренною женщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично, подняв голову и смотря всем прямо в глаза.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась
одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя
дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля в это время хоронил своего отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
Казалось, ему очень хотелось добраться до
дому и остаться поскорей
одному; но этого ему не дали.
— По крайней мере скажите, ночевал ли он
дома? И…
один ли воротился вчера?
Если же его нет
дома (о чем узнать наверно), или он не захочет сказать, то съездить в Семеновский полк, к
одной даме, немке, знакомой Настасьи Филипповны, которая живет с матерью: может быть, Настасья Филипповна, в своем волнении и желая скрыться, заночевала у них.
— Так я и порешил, чтоб ни за что, парень, и никому не отдавать! Ночью проночуем тихо. Я сегодня только на час
один и из
дому вышел, поутру, а то всё при ней был. Да потом повечеру за тобой пошел. Боюсь вот тоже еще что душно, и дух пойдет. Слышишь ты дух или нет?