Неточные совпадения
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть
ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то есть деньгами Лихачев доехать
не мог! Нет, это
не то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя
говорят, а и те
ничего не могут доказать: «вот, дескать, это есть та самая Настасья Филипповна», да и только, а насчет дальнейшего —
ничего! Потому что и нет
ничего.
— В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде
ничего здесь
не знал, а теперь столько, слышно, нового, что,
говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много
говорят.
— Да что вы загадки-то
говорите?
Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть
не умею? Есть глаза, и гляди.
Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей
не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь.
Он помнил все с необыкновенною ясностью и
говорил, что никогда
ничего из этих минут
не забудет.
Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он
говорит, что
ничего не было для него в это время тяжеле, как беспрерывная мысль: «Что, если бы
не умирать!
Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил,
ничего бы
не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж
ничего бы даром
не истратил!» Он
говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтоб его поскорей застрелили.
Он со сна
не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже
ничего не хотел
говорить.
Я им все
говорил,
ничего от них
не утаивал.
Когда потом все меня обвиняли, — Шнейдер тоже, — зачем я с ними
говорю как с большими и
ничего от них
не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня
не скверно узнают.
— Я
ничего за себя и
не боялась, Ганя, ты знаешь; я
не о себе беспокоилась и промучилась всё это время.
Говорят, сегодня всё у вас кончится? Что же, кончится?
Я опять-таки
ничего: потому ведь
ничего же
не говорят!
— Я
ничего не знаю, кроме того, что видел; вот и Варвара Ардалионовна
говорила сейчас…
— «Ты,
говорит, Парфен Семеныч, истории всеобщей
ничего не учился».
— «Я
ничему,
говорю,
не учился».
— „Ни-ни,
говорит,
ничего здесь
не переменять, так и будем жить.
— Да
ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне
не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз
говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях таких, что в бога
не веруют? «Нам,
говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
— Вот она
ничего ведь
не понимает, что
говорят, и
ничего не поняла моих слов, а тебя благословила; значит, сама пожелала… Ну, прощай, и мне, и тебе пора.
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки
не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно
говорю.
Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить.
Потому-то мы и вошли сюда,
не боясь, что нас сбросят с крыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы
не просим, а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и
не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то,
говорю, и пришли,
ничего не боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то есть с честью и совестью.
Что же касается до его сердца, до его добрых дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и
ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки
говорил и мог понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
— Позвольте, — с жаром возражал Евгений Павлович, — я
ничего и
не говорю против либерализма.
Рогожин, видимо, понимал впечатление, которое производил; но хоть он и сбивался вначале,
говорил как бы с видом какой-то заученной развязности, но князю скоро показалось, что в нем
не было
ничего заученного и даже никакого особенного смущения: если была какая неловкость в его жестах и разговоре, то разве только снаружи; в душе этот человек
не мог измениться.
Бахмутов
говорил о своем восторге, что дело это так хорошо кончилось, благодарил меня за что-то, объяснял, как приятно ему теперь после доброго дела, уверял, что вся заслуга принадлежит мне и что напрасно многие теперь учат и проповедуют, что единичное доброе дело
ничего не значит.
— Может, я и вправду подтолкнул его под руку тем, что…
не говорил ничего; он, может, подумал, что и я сомневаюсь в том, что он застрелится? Как вы думаете, Евгений Павлыч?
С вами я хочу всё, всё
говорить, даже про самое главное, когда захочу; с своей стороны и вы
не должны
ничего скрывать от меня.
Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад
говорила, и за которую чуть
не поссорилась с князем Щ., потому что тот
не нашел в местоположении этой скамейки
ничего особенного.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь
не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и
не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы
не ошибиться, — вот в чем главное, понимаете?
— Да почему он-то знает, скажи мне, пожалуйста? Князь и Лебедев никому решили
не говорить, Коля даже
ничего не знает.
— Смотрите же,
не говорите ему так прямо в глаза, что бумажник нашли. Пусть просто-запросто он увидит, что в поле больше нет
ничего, и поймет.
— Договаривайте, князь, — особенно плавно протянул он, — договаривайте. Я снисходителен,
говорите все: признайтесь, что вам смешна даже мысль видеть пред собой человека в настоящем его унижении и… бесполезности, и в то же время слышать, что этот человек был личным свидетелем… великих событий. Он
ничего еще
не успел вам… насплетничать?
— Нет; я
ничего не слыхал от Лебедева, — если вы
говорите про Лебедева…
— О, дитя мое, я готов целовать ноги императора Александра, но зато королю прусскому, но зато австрийскому императору, о, этим вечная ненависть и… наконец… ты
ничего не смыслишь в политике!» — Он как бы вспомнил вдруг, с кем
говорит, и замолк, но глаза его еще долго метали искры.
—
Ничего, батюшка, продолжай, продолжай, только
не задыхайся, — заметила она, — ты и давеча с одышки начал и вот до чего дошел; а
говорить не бойся: эти господа и почудней тебя видывали,
не удивишь, а ты еще и
не бог знает как мудрен, только вот вазу-то разбил да напугал.
Вы, кажется,
ничему не удивляетесь, князь, — прибавил он, недоверчиво смотря на спокойное лицо князя, —
ничему не удивляться,
говорят, есть признак большого ума; по-моему, это в равной же мере могло бы служить и признаком большой глупости…
— Вы ошибаетесь. Я почти
ничего не знаю, и Аглая Ивановна знает наверно, что я
ничего не знаю. Я даже и про свидание это
ничего ровно
не знал… Вы
говорите, было свидание? Ну, и хорошо, и оставим это…
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой на прогулки, на музыку; что он разъезжал с нею каждый день в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час
не видел ее (стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни
говорила, по целым часам, и сам
ничего почти
не говоря.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что,
не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор
не только
не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови,
ничего от меня
не увидите; с тем и явился».
Князь застал невесту запертою в спальне, в слезах, в отчаянии, в истерике; она долго
ничего не слыхала, что
говорили ей сквозь запертую дверь, наконец отворила, впустила одного князя, заперла за ним дверь и пала пред ним на колени.
Новое, грустное и безотрадное чувство сдавило ему сердце; он вдруг понял, что в эту минуту, и давно уже, всё
говорит не о том, о чем надо ему
говорить, и делает всё
не то, что бы надо делать; и что вот эти карты, которые он держит в руках, и которым он так обрадовался,
ничему,
ничему не помогут теперь.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
В желудке-то у меня… с утра я
ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Почтмейстер. Нет, о петербургском
ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату,
ничего не расскажет!