Неточные совпадения
Он был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть ли
не встревожен, даже
становился как-то странен: иной раз слушал и
не слушал, глядел и
не глядел, смеялся и подчас сам
не знал и
не понимал, чему смеялся.
— Да… как же это? — удивился до столбняка и чуть
не выпучил глаза чиновник, у которого все лицо тотчас же
стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что с месяц назад тому помре и два с половиной миллиона капиталу оставил?
Казалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще, тем и
становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер
не мог
не почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком и совершенно неприлично гостю с человеком.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и
не объяснил, — весело засмеялся князь, — а,
стало быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок. А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а пойти бы и доложить самим.
Но князь
не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках. Камердинер
стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил глаза на князя.
— Ну,
стало быть, и кстати, что я вас
не пригласил и
не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова
не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то,
стало быть…
— То,
стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего
не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо
не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Ну нет, — с убеждением перебил генерал, — и какой, право, у тебя склад мыслей!
Станет она намекать… да и
не интересанка совсем. И притом, чем ты
станешь дарить: ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати,
не просила еще она у тебя портрета?
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее
не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела
не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще
не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово,
стало быть, и все скажется.
Ганя закурил папиросу и предложил другую князю; князь принял, но
не заговаривал,
не желая помешать, и
стал рассматривать кабинет; но Ганя едва взглянул на лист бумаги, исписанный цифрами, указанный ему генералом.
Правда, характер весьма часто
не слушался и
не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна
становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее,
стала даже какая-то чудачка, но так как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло как
не надо лучше.
И однако же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще
не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства,
становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он
стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто
не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, — я даже
не ожидала.
Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я
стал о них расспрашивать, потому что прежде их
не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария
стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я
стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день
становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я
стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
— Коли говорите, что были счастливы,
стало быть, жили
не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и
не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
— Значит, коль находят, что это
не женское дело, так тем самым хотят сказать (а
стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете?
Их отцы и родственники на меня рассердились все, потому что дети наконец без меня обойтись
не могли и всё вокруг меня толпились, а школьный учитель даже
стал мне наконец первым врагом.
Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился, как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом
стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему
не научим, а они еще нас научат.
В тот же день все узнали, вся деревня; всё обрушилось опять на Мари: ее еще пуще
стали не любить.
Мало-помалу мы
стали разговаривать, я от них ничего
не таил; я им все рассказал.
В деревне, кажется,
стали жалеть Мари, по крайней мере детей уже
не останавливали и
не бранили, как прежде.
Не знаю, но я
стал ощущать какое-то чрезвычайно сильное и счастливое ощущение при каждой встрече с ними.
Иногда бывало так же весело, как и прежде; только, расходясь на ночь, они
стали крепко и горячо обнимать меня, чего
не было прежде.
Он уже
не мог снова сесть за бумаги от волнения и ожидания и
стал бродить по кабинету, из угла в угол.
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но
не доходя двух комнат до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и
стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
Я
не имею никаких прав на ваше участие,
не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и
стало для меня маяком.
Он, впрочем, знает, что если б он разорвал все, но сам, один,
не ожидая моего слова и даже
не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и, может быть,
стала бы его другом.
Что если бы вы сделали это,
не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами,
не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и
стала бы вашим другом.
Ганя, раз начав ругаться и
не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть,
стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
Он сначала отворил дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом дверь
стала медленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще
не входил, а с порога продолжал, прищурясь, рассматривать князя. Наконец затворил за собою дверь, приблизился, сел на стул, князя крепко взял за руку и посадил наискось от себя на диван.
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину введут в дом, где моя дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она
не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!.. С Ганей я теперь почти
не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить у нас, всё равно и без того
станете свидетелем. Но вы сын моего друга, и я вправе надеяться…
— Да ведь это лучше же, Ганя, тем более что, с одной стороны, дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя в сторону, сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и
стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и
не подумал извиниться.
Варя и сама
не робела, да и
не робкого десятка была девица; но грубости брата
становились с каждым словом невежливее и нестерпимее.
В эти два месяца он успел надуматься и решиться и дал себе слово во что бы то ни
стало сократить как-нибудь своего родителя, хоть на время, и стушевать его, если возможно, даже из Петербурга, согласна или
не согласна будет на то мать.
В прихожей
стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей, как слышно было,
не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько человек.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки
не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг
не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками лицо, отошел в угол,
стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы будете стыдиться своего поступка!
— С какой же вы
стати сказали ей прямо в глаза, что она «
не такая».
— Конечно, вы всего
не знаете, — сказал он, — да и с чего бы я
стал всю эту обузу принимать?
Он уже
не просто невинный лгунишка теперь
стал.
— Да я удивляюсь, что вы так искренно засмеялись. У вас, право, еще детский смех есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: «Хотите, я вам руку поцелую», — это точно как дети бы мирились.
Стало быть, еще способны же вы к таким словам и движениям. И вдруг вы начинаете читать целую лекцию об этаком мраке и об этих семидесяти пяти тысячах. Право, всё это как-то нелепо и
не может быть.
— Непременно
стали бы, только
не навсегда, потом
не выдержали бы и простили, — решил князь, подумав и засмеявшись.
Но это
не было так. Едва только вошли они чрез темную и низенькую переднюю, в узенькую залу, обставленную полдюжиной плетеных стульев и двумя ломберными столиками, как хозяйка немедленно
стала продолжать каким-то заученно-плачевным и обычным голосом...
«Самое большое, — думал он, — будет то, что
не примут и что-нибудь нехорошее обо мне подумают, или, пожалуй, и примут, да
станут смеяться в глаза…
Не говоря уже о неизящности того сорта людей, которых она иногда приближала к себе, а
стало быть, и наклонна была приближать, проглядывали в ней и еще некоторые совершенно странные наклонности: заявлялась какая-то варварская смесь двух вкусов, способность обходиться и удовлетворяться такими вещами и средствами, которых и существование нельзя бы, кажется, было допустить человеку порядочному и тонко развитому.
Генерал, еще
не слышавший о ней,
стал интересоваться.
—
Не просите прощения, — засмеялась Настасья Филипповна, — этим нарушится вся странность и оригинальность. А правду,
стало быть, про вас говорят, что вы человек странный. Так вы,
стало быть, меня за совершенство почитаете, да?
— Господа,
не хотите ли пить шампанское, — пригласила вдруг Настасья Филипповна. — У меня приготовлено. Может быть, вам
станет веселее. Пожалуйста, без церемонии.
Вообще вечер
становился веселее, но
не по-обычному.