Неточные совпадения
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно
пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции
не имеет, потому что умный князь и с амбицией
не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае
не пришлось бы за него отвечать?
—
Не вы ли, — спросил он, — изволили с год назад или даже ближе
прислать письмо, кажется из Швейцарии, к Елизавете Прокофьевне?
Давеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность
пришел к вам просить; я это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право,
не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись.
— Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе
не такой… чудак, каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, — хлопотала она, усаживая князя, когда
пришли в столовую, — я хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя.
Не правда ли, что он вовсе
не такой… больной? Может, и салфетку
не надо… Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем?
Я
приходил на минуту, и мне тоже
не хотелось, чтобы меня видели.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда
приходит работать и никогда раньше четырех
не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я
не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
Пришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)!
Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.
— Я
пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы
не давать, потому что я непременно буду просить.
— А я
не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо первая дверь, видели? Ко мне постарайтесь
не очень часто жаловать; к вам я
приду,
не беспокойтесь. Генерала видели?
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо на князя, но
не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они
пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин,
приходя чуть
не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Как она в рожу-то Ганьке плюнула. Смелая Варька! А вы так
не плюнули, и я уверен, что
не от недостатка смелости. Да вот она и сама, легка на помине. Я знал, что она
придет; она благородная, хоть и есть недостатки.
— Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего
не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз
пришла и спросить, князь: вы до сих пор
не знавали Настасью Филипповну?
— Я с величайшим удовольствием. Но мы, впрочем, увидим. Я теперь очень… очень расстроен. Что? Уж
пришли? В этом доме… какой великолепный подъезд! И швейцар. Ну, Коля,
не знаю, что из этого выйдет.
Если бы даже и можно было каким-нибудь образом, уловив случай, сказать Настасье Филипповне: «
Не выходите за этого человека и
не губите себя, он вас
не любит, а любит ваши деньги, он мне сам это говорил, и мне говорила Аглая Епанчина, а я
пришел вам пересказать», — то вряд ли это вышло бы правильно во всех отношениях.
— В вас всё совершенство… даже то, что вы худы и бледны… вас и
не желаешь представить иначе… Мне так захотелось к вам
прийти… я… простите…
Проходят дня три,
прихожу с ученья, Никифор докладывает, «что напрасно, ваше благородие, нашу миску у прежней хозяйки оставили,
не в чем суп подавать».
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя
прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть
не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
Семьдесят пять тысяч ты возьми себе, Афанасий Иваныч (и до ста-то
не дошел, Рогожин перещеголял!), а Ганечку я утешу сама, мне мысль
пришла.
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг
придет да и скажет: «Вы
не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!» Да так, бывало, размечтаешься, что с ума сойдешь…
Все засмеялись. Князю
пришло на ум, что Лебедев и действительно, может быть, жмется и кривляется потому только, что, предчувствуя его вопросы,
не знает, как на них ответить, и выгадывает время.
—
Не знаю; в толпе, мне даже кажется, что померещилось; мне начинает всё что-то мерещиться. Я, брат Парфен, чувствую себя почти вроде того, как бывало со мной лет пять назад, еще когда припадки
приходили.
Тогда вот мне в голову и
пришло, что до того она меня низко почитает, что и зла-то на мне большого держать
не может.
А мне на мысль
пришло, что если бы
не было с тобой этой напасти,
не приключилась бы эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь как твой отец бы стал, да и в весьма скором времени.
— Отнюдь, отнюдь нет, — замахал Лебедев, — и
не того боится, чего бы вы думали. Кстати: изверг ровно каждый день
приходит о здоровье вашем наведываться, известно ли вам?
— Да с вами и
не такой еще дурой сделаешься! — горько отозвалась Лизавета Прокофьевна. — Срам! Сейчас, как
придем, подайте мне эти стихи Пушкина!
— Ну, мне только
не растеряй, снеси, хоть и без почтительности, но только с уговором, — прибавила она, пристально его оглядывая, — до порога только и допущу, а принять сегодня тебя
не намерена. Дочь Веру
присылай хоть сейчас, мне она очень нравится.
— Что же вы про тех-то
не скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к отцу. — Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то
пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам
не допускает.
Потому-то мы и вошли сюда,
не боясь, что нас сбросят с крыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы
не просим, а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы
пришли и
не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и
пришли, ничего
не боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то есть с честью и совестью.
Он денег твоих, десяти тысяч, пожалуй,
не возьмет, пожалуй, и по совести
не возьмет, а ночью
придет и зарежет, да и вынет их из шкатулки.
— Лягу, так ведь и
не встану до самой смерти, — улыбнулся Ипполит, — я и вчера уже хотел было так лечь, чтоб уж и
не вставать, до смерти, да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы вот с ними сегодня сюда
прийти… только устал уж очень…
Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!),
пришла мне одна адская мысль: «А что,
не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то, денег?» Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь «фенезерф под слезами», с тем, чтоб этими же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали.
— Во-первых, и
не смей думать, — начала она, — что я
пришла к тебе прощения просить. Вздор! Ты кругом виноват.
— Небось он бы сам
пришел, да на груди твоей признался в слезах! Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как… как… И
не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты
не видишь, что он тебя кругом облапошил?
— А чрез три дня сами
придете и позовете к себе… Ну как вам
не стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только сами себя мучаете.
— Давеча утром
прислала, чтоб я никогда
не смел к вам ходить.
Вон, вон, во все глаза на него смотрит, молчит,
не уходит, стоит, а сама же
не велела ему
приходить…
Да я, может, в том ни разу с тех пор и
не покаялся, а ты уже свое братское прощение мне
прислал.
— Это всё бред! Этому, что ты про меня говоришь, никогда, никогда
не бывать! Завтра я к вам
приду…
Наконец, хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать человека, но я вам прямо скажу: я
пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы человек бесподобнейший, то есть
не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
— А вы и
не подозреваете, милый князь, — продолжал усмехаться Евгений Павлович,
не отвечая на прямой вопрос, — вы
не подозреваете, что я просто
пришел вас надуть и мимоходом от вас что-нибудь выпытать, а?
— Что вы
пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас
не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно, поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
— Это были вы! — повторил он наконец чуть
не шепотом, но с чрезвычайным убеждением. — Вы
приходили ко мне и сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом встали и ушли в третьем часу… Это были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы
приходили мучить меня, —
не понимаю, но это были вы!
Он был очень сбит с толку и как будто всё еще
не мог
прийти в себя; бумажник торчал у него в левой руке.
— Да что это вздумалось вам
прийти ко мне, Терентьев? — вскричал он со своею всегдашнею, милою развязностию, иногда дерзкою, но никогда
не оскорблявшею, которую я так в нем любил и за которую так его ненавидел. — Но что это, — вскричал он с испугом, — вы так больны!
То, что он
пришел так поздно, мне показалось, конечно, странным, но помню, что я
не был бог знает как изумлен собственно этим.
Даже напротив: я хоть утром ему и
не высказал ясно моей мысли, но я знаю, что он ее понял; а эта мысль была такого свойства, что по поводу ее, конечно, можно было
прийти поговорить еще раз, хотя бы даже и очень поздно.
Но когда мне
пришла мысль, что это
не Рогожин, а только привидение, то помню, я нисколько
не испугался.
И у всего свой путь, и всё знает свой путь, с песнью отходит и с песнью
приходит: один он ничего
не знает, ничего
не понимает, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш.
Наконец,
пришла к нему женщина; он знал ее, знал до страдания; он всегда мог назвать ее и указать, — но странно, — у ней было теперь как будто совсем
не такое лицо, какое он всегда знал, и ему мучительно
не хотелось признать ее за ту женщину.