Неточные совпадения
Люди, о которых они
знают всю подноготную, конечно,
не придумали бы, какие интересы руководствуют ими, а между тем
многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения и даже высшего духовного довольства.
Он, например, имел систему
не выставляться, где надо стушевываться, и его
многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он
знал всегда свое место.
— В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И прежде ничего здесь
не знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова
узнавать переучивается. Здесь про суды теперь
много говорят.
—
Не знаю. Я про наши
много хорошего слышал. Вот опять у нас смертной казни нет.
Знаете ли, что это
не моя фантазия, а что так
многие говорили?
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по
многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и
не может быть
много точек общих, но,
знаете, я в эту последнюю идею сам
не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего
не могут найти…
—
Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем
много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
— Послушай, Ганя, ты, пожалуйста, сегодня ей
много не противоречь и постарайся эдак,
знаешь, быть… одним словом, быть по душе…
Во всяком случае, она ни в чем
не считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович
узнал, на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и
много ли скопила состояния.
— В том, что Настасья Филипповна непременно пойдет за вас и что всё это уже кончено, а во-вторых, если бы даже и вышла, что семьдесят пять тысяч вам так и достанутся прямо в карман. Впрочем, я, конечно, тут
многого не знаю.
— А Ганя
не знает? Ганя
многого еще, кажется,
не знает, — вырвалось у задумавшегося князя.
«Он, правда, был пьян, — заметил при этом Птицын, — но сто тысяч, как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только
не знаю, сегодня ли, и все ли; а работают
многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, всё спьяну и с первой радости…» — заключил Птицын.
Напрасно девицы уверяли, что человек,
не писавший полгода, может быть, далеко
не будет так тороплив и теперь, и что, может быть, у него и без них
много хлопот в Петербурге, — почем
знать его дела?
— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?.. А
знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас
много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и
не оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь видел…
знаете ли, что я вас даже немножко любил.
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего
не могло в этом роде, на ты они
не могли быть никогда! Сами
знаете, что и ее всё здесь
не было; нигде
не было.
Многие еще и
не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил дня три,
не больше.
— Во-первых, милый князь, на меня
не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но
не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего
не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя
много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но
не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Согласен тоже, что будущность чревата событиями и что
много неразъясненного; тут есть и интрига; но если здесь ничего
не знают, там опять ничего объяснить
не умеют; если я
не слыхал, ты
не слыхал, тот
не слыхал, пятый тоже ничего
не слыхал, то кто же, наконец, и слышал, спрошу тебя?
— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что
не знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал!
Много ли до света?
Что были людоеды и, может быть, очень
много, то в этом Лебедев, без сомнения, прав; только вот я
не знаю, почему именно он замешал тут монахов и что хочет этим сказать?
Эта комната была еще уже и теснее предыдущей, так что я
не знал даже, где повернуться; узкая, односпальная кровать в углу занимала ужасно
много места; прочей мебели было всего три простые стула, загроможденные всякими лохмотьями, и самый простой кухонный, деревянный стол пред стареньким клеенчатым диваном, так что между столом и кроватью почти уже нельзя было пройти.
— Ну, довольно, надо торопиться, — заключила она, выслушав всё, — всего нам только час здесь быть, до восьми часов, потому что в восемь часов мне надо непременно быть дома, чтобы
не узнали, что я здесь сидела, а я за делом пришла; мне
много нужно вам сообщить. Только вы меня совсем теперь сбили. Об Ипполите я думаю, что пистолет у него так и должен был
не выстрелить, это к нему больше идет. Но вы уверены, что он непременно хотел застрелиться и что тут
не было обману?
Правда, и она была из числа «обыкновенных» людей, мечтающих об оригинальности, но зато она очень скоро успела сознать, что в ней нет ни капли особенной оригинальности, и горевала об этом
не слишком
много, — кто
знает, может быть, из особого рода гордости.
Коля был озабочен и как бы в недоумении; он
многого не понимал в «сумасшествии генерала», как он выражался, конечно,
не зная основных причин этой новой сумятицы в доме.
— Ну,
не много сказали, — подождала секунд пять Аглая. — Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения. Позвольте наконец
узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет?
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и
знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их
много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас
не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось видеть Рогожина; видеть и
много говорить с ним, — о чем именно, он и сам
не знал; потом он уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
С пьяными слезами признавался Лебедев, что «после этого он уже никак
не мог перенести, тем паче, что
многое знал… очень
многое… и от Рогожина, и от Настасьи Филипповны, и от приятельницы Настасьи Филипповны, и от Варвары Ардалионовны… самой-с… и от… и от самой даже Аглаи Ивановны, можете вы это вообразить-с, чрез посредство Веры-с, через дочь мою любимую Веру, единородную… да-с… а впрочем,
не единородную, ибо у меня их три.
Большинство гостей состояло даже, несмотря на внушающую наружность, из довольно пустых людей, которые, впрочем, и сами
не знали, в самодовольстве своем, что
многое в них хорошее — одна выделка, в которой притом они
не виноваты, ибо она досталась им бессознательно и по наследству.
Но мы
знаем также, что он, в эти же дни, несколько раз, и даже
много раз, вдруг отправлялся к Епанчиным,
не скрывая этого от Настасьи Филипповны, отчего та приходила чуть
не в отчаяние.
Он, впрочем, любезно и подробно сообщил обо всем князю: тот
многого еще
не знал, и это был первый вестник из дома.
— Да тем-то и возмутительно всё это, что тут и серьезного
не было ничего! — вскричал Евгений Павлович, решительно увлекаясь. — Простите меня, князь, но… я… я думал об этом, князь; я
много передумал; я
знаю всё, что происходило прежде, я
знаю всё, что было полгода назад, всё, и — всё это было несерьезно! Всё это было одно только головное увлечение, картина, фантазия, дым, и только одна испуганная ревность совершенно неопытной девушки могла принять это за что-то серьезное!..
— Я
не знаю… может быть, может быть; вы во
многом правы, Евгений Павлович. Вы чрезвычайно умны, Евгений Павлович; ах, у меня голова начинает опять болеть, пойдемте к ней! Ради бога, ради бога!