Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться,
глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем
не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы
не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и
не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало быть, вы все еще беспокоились бы,
глядя на мой плащ и узелок. А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а пойти бы и доложить самим.
— Куды! В одно мгновение. Человека кладут, и падает этакий широкий нож, по машине, гильотиной называется, тяжело, сильно… Голова отскочит так, что и глазом
не успеешь мигнуть. Приготовления тяжелы. Вот когда объявляют приговор, снаряжают, вяжут, на эшафот взводят, вот тут ужасно! Народ сбегается, даже женщины, хоть там и
не любят, чтобы женщины
глядели.
— Это главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже
не хотел скрывать. Он
глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
Тоцкий долго
не мог простить себе, что он четыре года
глядел и
не разглядел.
— Да что вы загадки-то говорите? Ничего
не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть
не умею? Есть глаза, и
гляди.
Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей
не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то
глядели, князь.
—
Не знаю; я там только здоровье поправил;
не знаю, научился ли я
глядеть. Я, впрочем, почти все время был очень счастлив.
— Счастлив! Вы умеете быть счастливым? — вскричала Аглая. — Так как же вы говорите, что
не научились
глядеть? Еще нас поучите.
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но
не доходя двух комнат до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал
глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
— Н-нет… я… н-нет, — солгал Гаврила Ардалионович, и краска стыда залила ему лицо. Он бегло взглянул на сидевшую в стороне Аглаю и быстро отвел глаза. Аглая холодно, пристально, спокойно
глядела на него,
не отрывая глаз, и наблюдала его смущение.
Нина Александровна укорительно
глянула на генерала и пытливо на князя, но
не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
Она проговорила это,
не отрываясь от работы и, казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и
глядел на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
Князь воротился и
глядел на нее как истукан; когда она засмеялась — усмехнулся и он, но языком все еще
не мог пошевелить. В первое мгновение, когда он отворил ей дверь, он был бледен, теперь вдруг краска залила его лицо.
Но Настасья Филипповна опять уже
не слушала: она
глядела на Ганю, смеялась и кричала ему...
Ганя стоял как бы в отупении на пороге гостиной и
глядел молча,
не препятствуя входу в залу одного за другим человек десяти или двенадцати, вслед за Парфеном Рогожиным.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя
гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту ни о чем и
не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил,
не думаешь и
не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю,
не знаю».
В каждой гневливой выходке Аглаи (а она гневалась очень часто) почти каждый раз, несмотря на всю видимую ее серьезность и неумолимость, проглядывало столько еще чего-то детского, нетерпеливо школьного и плохо припрятанного, что
не было возможности иногда,
глядя на нее,
не засмеяться, к чрезвычайной, впрочем, досаде Аглаи,
не понимавшей, чему смеются, и «как могут, как смеют они смеяться».
Князь до того краснел, что
не мог прямо
глядеть на Лизавету Прокофьевну.
— Иногда вдруг он начинал приглядываться к Аглае и по пяти минут
не отрывался взглядом от ее лица; но взгляд его был слишком странен: казалось, он
глядел на нее как на предмет, находящийся от него за две версты, или как бы на портрет ее, а
не на нее самоё.
Если б он догадался или успел взглянуть налево, когда сидел на стуле, после того, как его оттолкнули, то увидел бы Аглаю, шагах в двадцати от него, остановившуюся
глядеть на скандальную сцену и
не слушавшую призывов матери и сестер, отошедших уже далее.
— Да, для нее, — тихо ответил князь, грустно и задумчиво склонив голову и
не подозревая, каким сверкающим взглядом
глянула на него Аглая, — для нее, чтобы только узнать… Я
не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я
не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал.
Прямо в глаза он мне теперь давно уже
не глядит-с, разве когда уж очень хмелен или расчувствуется; но вчера раза два так поглядел, что просто мороз по спине прошел.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он
не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если
глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь
не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
— Так и
глядит, глаз
не сводит; над каждым-то словечком его висит; так и ловит, так и ловит! — говорила потом Лизавета Прокофьевна своему супругу. — А скажи ей, что любит, так и святых вон понеси!
— Что делать — судьба! — вскидывал плечами генерал, и долго еще он повторял это полюбившееся ему словечко. Прибавим, что, как деловому человеку, ему тоже многое чрезвычайно
не понравилось в настоящем положении всех этих вещей, а главное — неясность дела; но до времени он тоже решился молчать и
глядеть… в глаза Лизавете Прокофьевне.
— Я вас
не благодарю, я только… любуюсь вами, я счастлив,
глядя на вас; может быть, я говорю глупо, но — мне говорить надо, надо объяснить… даже хоть из уважения к самому себе.
Ведь это действительно так, мы смешны, легкомысленны, с дурными привычками, скучаем,
глядеть не умеем, понимать
не умеем, мы ведь все таковы, все, и вы, и я, и они!
Он ушел, а князь еще больше задумался: все пророчествуют несчастия, все уже сделали заключения, все
глядят, как бы что-то знают, и такое, чего он
не знает; Лебедев выспрашивает, Коля прямо намекает, а Вера плачет.
«Может, там кто-нибудь будет у них, до девяти часов, и она опять за меня боится, чтоб я чего при гостях
не накуролесил», — выдумал он наконец и опять стал нетерпеливо ждать вечера и
глядеть на часы.
— Может быть; может быть, я и
не стою его, только… только солгали вы, я думаю!
Не может он меня ненавидеть, и
не мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только все-таки я о вас лучше думала; думала, что вы и умнее, да и получше даже собой, ей-богу!.. Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас
глядит, опомниться
не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!..
На этот раз
не только
не отворили у Рогожина, но
не отворилась даже и дверь в квартиру старушки. Князь сошел к дворнику и насилу отыскал его на дворе; дворник был чем-то занят и едва отвечал, едва даже
глядел, но все-таки объявил положительно, что Парфен Семенович «вышел с самого раннего утра, уехал в Павловск и домой сегодня
не будет».