Неточные совпадения
Наконец,
на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по
делу необходимому, недоумевающий человек препроводил его рядом, в маленькую переднюю, перед
самою приемной, у кабинета, и сдал его с рук
на руки другому человеку, дежурившему по утрам в этой передней и докладывавшему генералу о посетителях.
— И это правда. Верите ли, дивлюсь
на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а
сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так много и говорю. Право, со вчерашнего
дня все говорить по-русски хочется.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в
самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом
на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Так как и
сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах, и только еще сондировал
дело, то и родители предложили дочерям
на вид только еще
самые отдаленные предположения.
На третий
день по прибытии его в город явился к нему из его деревеньки его староста, верхом, с обожженною щекой и обгоревшею бородой, и возвестил ему, что «вотчина сгорела», вчера, в
самый полдень, причем «изволили сгореть и супруга, а деточки целы остались».
Тогда она
сама, без позволения, стала со стадом уходить
на целый
день из дому.
Она садилась в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она садилась в
самый угол, от всех закрытый,
на камень и сидела почти без движения весь
день, с
самого утра до того часа, когда стадо уходило.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и, казалось, в
самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел
на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
— А как вы узнали, что это я? Где вы меня видели прежде? Что это, в
самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели
на месте? Что во мне такого остолбеняющего?
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела
на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту
самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и
разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял
сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в
самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и
на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.
— Я ведь и в
самом деле не такая, он угадал, — прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и, повернувшись, вышла
на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел, зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё и с удивлением проводила ее глазами.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой
на столике и в
самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
—
Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с
самого мгновения, когда он давеча в первый раз поглядел
на портрет Настасьи Филипповны,
на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча о том подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князь мне
сам признался.
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать о моем воровстве так, чтобы стало похоже
на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и не мог в
самом деле украсть (потому что это вслух говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен
сам про себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
Ну, господа, конечно, я обязан подать благородный пример, но всего более жалею в настоящую минуту о том, что я так ничтожен и ничем не замечателен; даже чин
на мне
самый премаленький; ну, что в
самом деле интересного в том, что Фердыщенко сделал скверный поступок?
Сам же он почти совсем успел отрезвиться, но зато чуть не одурел от всех вынесенных им впечатлений в этот безобразный и ни
на что не похожий
день из всей его жизни.
— Значит, в
самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно
на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
А многие шептали друг другу, что ведь
дело это
самое обыкновенное, что мало ли
на ком князья женятся, и цыганок из таборов берут.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в
самом деле отмстил. Странные бывают
на свете характеры, Афанасий Иванович!
Враги Гаврилы Ардалионовича могли бы предположить, что он до того уже сконфужен от всего с ним случившегося, что стыдится и
на улицу выйти; но он и в
самом деле что-то хворал: впал даже в ипохондрию, задумывался, раздражался.
Князь почти всех удовлетворил, несмотря
на представления друзей о том, что все эти людишки и кредиторишки совершенно без прав; и потому только удовлетворил, что действительно оказалось, что некоторые из них в
самом деле пострадали.
— Он поутру никогда много не пьет; если вы к нему за каким-нибудь
делом, то теперь и говорите.
Самое время. Разве к вечеру, когда воротится, так хмелен; да и то теперь больше
на ночь плачет и нам вслух из Священного писания читает, потому что у нас матушка пять недель как умерла.
— Я вот и
сам,
дня три переждав, со всеми домочадцами
на дачу, чтоб и новорожденного птенца сохранить, и здесь в домишке тем временем всё поисправить. И тоже в Павловск.
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один это только вздор. С тобой она будет не такая, и
сама, пожалуй, этакому
делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так. Как
на последнюю
самую шваль
на меня смотрит. С Келлером, вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для одного смеху надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя
самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь
на этого человека! О, что за
день! О боже, какой кошмар!
В
самый день переезда, состоявшегося уже к вечеру, вокруг него
на террасе собралось довольно много гостей: сперва пришел Ганя, которого князь едва узнал, — так он за все это время переменился и похудел.
Князь намекал
на то, что Лебедев хоть и разгонял всех домашних под видом спокойствия, необходимого больному, но
сам входил к князю во все эти три
дня чуть не поминутно, и каждый раз сначала растворял дверь, просовывал голову, оглядывал комнату, точно увериться хотел, тут ли? не убежал ли? и потом уже
на цыпочках, медленно, крадущимися шагами, подходил к креслу, так что иногда невзначай пугал своего жильца.
— Удивил, изумил! — твердил Иван Федорович в ответ
на все вопросы. — Я верить не хотел, когда еще давеча его в Петербурге встретил. И зачем так вдруг, вот задача?
Сам первым
делом кричит, что не надо стулья ломать.
А то, что вы написали про Павлищева, то уж совершенно невыносимо: вы называете этого благороднейшего человека сладострастным и легкомысленным так смело, так положительно, как будто вы и в
самом деле говорите правду, а между тем это был
самый целомудренный человек, какие были
на свете!
— В этом вы правы, признаюсь, но это было невольно, и я тотчас же сказал себе тогда же, что мои личные чувства не должны иметь влияния
на дело, потому что если я
сам себя признаю уже обязанным удовлетворить требования господина Бурдовского, во имя чувств моих к Павлищеву, то должен удовлетворить в каком бы то ни было случае, то есть, уважал бы или не уважал бы я господина Бурдовского.
— Если можете, господин Бурдовский, — тихо и сладко остановил его Гаврила Ардалионович, — то останьтесь еще минут хоть
на пять. По этому
делу обнаруживается еще несколько чрезвычайно важных фактов, особенно для вас, во всяком случае, весьма любопытных. По мнению моему, вам нельзя не познакомиться с ними, и
самим вам, может быть, приятнее станет, если
дело будет совершенно разъяснено…
— Я желаю только сообщить, с доказательствами, для сведения всех заинтересованных в
деле, что ваша матушка, господин Бурдовский, потому единственно пользовалась расположением и заботливостью о ней Павлищева, что была родною сестрой той дворовой девушки, в которую Николай Андреевич Павлищев был влюблен в
самой первой своей молодости, но до того, что непременно бы женился
на ней, если б она не умерла скоропостижно.
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от этого
дело может прямо перескочить
на право силы, то есть
на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось
на свете. Остановился же Прудон
на праве силы. В американскую войну многие
самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право силы за белыми…
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде,
на ты они не могли быть никогда!
Сами знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил
дня три, не больше.
Затем стремглав побежала
на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода князя, — только что
на минуту могла оторваться от
дела, — являлась
на террасу и изо всех сил слушала горячие споры о
самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.
— По лицу видно. Поздоровайтесь с господами и присядьте к нам сюда поскорее. Я особенно вас ждал, — прибавил он, значительно напирая
на то, что он ждал.
На замечание князя: не повредило бы ему так поздно сидеть? — он отвечал, что
сам себе удивляется, как это он три
дня назад умереть хотел, и что никогда он не чувствовал себя лучше, как в этот вечер.
Но он слишком заинтересовал меня, и весь этот
день я был под влиянием странных мыслей, так что решился пойти к нему
на другой
день сам, отдать визит.
Между нами был такой контраст, который не мог не сказаться нам обоим, особенно мне: я был человек, уже сосчитавший
дни свои, а он — живущий
самою полною, непосредственною жизнью, настоящею минутой, без всякой заботы о «последних» выводах, цифрах или о чем бы то ни было, не касающемся того,
на чем…
на чем… ну хоть
на чем он помешан; пусть простит мне это выражение господин Рогожин, пожалуй, хоть как плохому литератору, не умевшему выразить свою мысль.
— Неужели вы думали, что я не предвидел всей этой ненависти! — прошептал опять Ипполит, засверкав глазами и смотря
на князя, точно и в
самом деле ждал от него ответа.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за
самого честного и за
самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в
самом деле больны умом (вы, конечно,
на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый
день; а
на другой
день Александра и папаша сказали мне, что я
сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Стало быть, я лгу? Это правда; я дала ему слово, третьего
дня,
на этой
самой скамейке.
— Если так, то вы человек без сердца! — вскричала Аглая, — неужели вы не видите, что не в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы всё в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что это такое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете, она в
самом деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь в письмах? Она убьет себя
на другой
день, только что мы обвенчаемся!
При своем страстном желании отличиться он готов был иногда
на самый безрассудный скачок; но только что
дело доходило до безрассудного скачка, герой наш всегда оказывался слишком умным, чтобы
на него решиться.
— Ну, пожалуйста, не вдавайся в философию! Конечно, так. Кончено, и довольно с нас: в дураках. Я
на это
дело, признаюсь тебе, никогда серьезно не могла смотреть; только «
на всякий случай» взялась за него,
на смешной ее характер рассчитывая, а главное, чтобы тебя потешить; девяносто шансов было, что лопнет. Я даже до сих пор
сама не знаю, чего ты и добивался-то.
Гаврила Ардалионович, так враждебный к Ипполиту
на тогдашнем вечере,
сам пришел навестить его, уже
на третий, впрочем,
день после происшествия, вероятно, руководимый какою-нибудь внезапною мыслью.
Обратив, наконец,
на это внимание, князь подивился, что в эти два
дня, при случайных встречах с Лебедевым, он припоминал его не иначе как в
самом сияющем расположении духа и всегда почти вместе с генералом.
Когда князь заметил ему, что и прежде то же
самое чуть ли не каждый
день было, то Коля решительно не знал, что
на это ответить и как объяснить, в чем именно заключается настоящее его беспокойство.
— Я моложав
на вид, — тянул слова генерал, — но я несколько старее годами, чем кажусь в
самом деле. В двенадцатом году я был лет десяти или одиннадцати. Лет моих я и
сам хорошенько не знаю. В формуляре убавлено; я же имел слабость убавлять себе года и
сам в продолжение жизни.