Неточные совпадения
Аглая слегка пожала
руку князю и вышла.
Лицо ее было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула князю головой на прощание.
Ганя топнул ногой от нетерпения.
Лицо его даже почернело от бешенства. Наконец, оба вышли на улицу, князь с своим узелком в
руках.
Господин приблизился к князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его
руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его
лицо, как бы узнавая знакомые черты.
— Наконец-то удалось войти… зачем это вы колокольчик привязываете? — весело проговорила она, подавая
руку Гане, бросившемуся к ней со всех ног. — Что это у вас такое опрокинутое
лицо? Познакомьте же меня, пожалуйста…
Несколько мгновений они простояли так друг против друга,
лицом к
лицу. Ганя всё еще держал ее
руку в своей
руке. Варя дернула раз, другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в
лицо.
У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в
лицо. Но вдруг другая
рука остановила на лету Ганину
руку.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл
руками лицо, отошел в угол, стал
лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы будете стыдиться своего поступка!
— Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг с сильным чувством. Черты
лица его выражали сильную боль. Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу
руку сейчас поцелую!
Но Рогожин постиг, в чем дело. Невыразимое страдание отпечатлелось в
лице его. Он всплеснул
руками, и стон вырвался из его груди.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым
лицом и с книгой в
руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным ребенком на
руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
— Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все
лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял
руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его
лицо. Правая
рука его поднялась, и что-то блеснуло в ней; князь не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
Это был молодой человек, бедно и неряшливо одетый, в сюртуке, с засаленными до зеркального лоску рукавами, с жирною, застегнутою доверху жилеткой, с исчезнувшим куда-то бельем, с черным шелковым замасленным донельзя и скатанным в жгут шарфом, с немытыми
руками, с чрезвычайно угреватым
лицом, белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету князю и, ни слова не говоря, бросился в угол, плотно уткнулся в него и закрыл
руками лицо. Ему было невыносимо стыдно, и его детская, еще не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что чуть ли уж и сам он тому не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
Он опять засмеялся; но это был уже смех безумного. Лизавета Прокофьевна испуганно двинулась к нему и схватила его за
руку. Он смотрел на нее пристально, с тем же смехом, но который уже не продолжался, а как бы остановился и застыл на его
лице.
Он закрыл
руками лицо и задумался.
— Что вы на меня так смотрите, князь? — сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас боюсь; мне все кажется, что вы хотите протянуть вашу
руку и дотронуться до моего
лица пальцем, чтоб его пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
Глаза ее сверкнули; она бросилась к стоявшему в двух шагах от нее и совсем незнакомому ей молодому человеку, державшему в
руке тоненькую, плетеную тросточку, вырвала ее у него из
рук и изо всей силы хлестнула своего обидчика наискось по
лицу.
На террасе уже было довольно темно, князь не разглядел бы в это мгновение ее
лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою правую
руку.
— Вы, однако ж, князь, за
руки его давеча схватили. Благородному
лицу и при публике это трудно перенести.
«Какая… славная…» — подумал князь и тотчас забыл о ней. Он зашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл
руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил в боковой карман
руку и вынул три письма.
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в
руках.
Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
И вот, наконец, она стояла пред ним
лицом к
лицу, в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее; сердце его переполнилось и заныло от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил в испуге, а она ловила его
руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
Коля вырвался, схватил сам генерала за плечи и как помешанный смотрел на него. Старик побагровел, губы его посинели, мелкие судороги пробегали еще по
лицу. Вдруг он склонился и начал тихо падать на
руку Коли.
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула
руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его в свои
руки и с ужасом, с искаженным болью
лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого
рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на
лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул
руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла
руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.
Побежал и князь, но на пороге обхватили его
руками. Убитое, искаженное
лицо Настасьи Филипповны глядело на него в упор и посиневшие губы шевелились, спрашивая...
Она упала без чувств ему на
руки. Он поднял ее, внес в комнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании. На столике стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в
лицо воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась, вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Чрез десять минут князь сидел подле Настасьи Филипповны, не отрываясь смотрел на нее и гладил ее по головке и по
лицу обеими
руками, как малое дитя.