Неточные совпадения
— А позвольте, с
кем имею честь… — обратился вдруг угреватый господин
к белокурому молодому человеку с узелком.
— Я посетителя такого, как вы, без секретаря доложить не могу, а
к тому же и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для
кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.
Тогда еще ее ласкали, но когда она воротилась больная и истерзанная, никакого-то
к ней сострадания не было ни в
ком!
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря на сестру. — Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив. О
ком бы ни шла речь, а я настою на полнейшем
к вам уважении,
кто бы ни перешел чрез наш порог…
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, —
кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность…
К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
Если бы
кто теперь взглянул на него из прежде знавших его полгода назад в Петербурге, в его первый приезд, то, пожалуй бы, и заключил, что он наружностью переменился гораздо
к лучшему.
В «Весах» сказали ему, что Николай Ардалионович «вышли еще поутру-с, но, уходя, предуведомили, что если на случай придут
кто их спрашивать, то чтоб известить, что они-с
к трем часам, может быть, и придут-с.
Ему мерещилось: уж не подведено ли
кем это дело теперь, именно
к этому часу и времени, заранее, именно
к этим свидетелям и, может быть, для ожидаемого срама его, а не торжества?
— И правда, — резко решила генеральша, — говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у
кого не прошу прощенья! Ни у
кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева
к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Опомнившись и совершенно догадавшись, с
кем имеет дело, офицер вежливо (закрывая, впрочем, лицо платком) обратился
к князю, уже вставшему со стула.
И если бы
кто прибавил
к тому, что записка Аглаи есть записка любовная, назначение любовного свидания, то он сгорел бы со стыда за того человека и, может быть, вызвал бы его на дуэль.
И
кто станет интересоваться тем, что он уходит, и даже именно
к Вилкину?
— Видите, Лукьян Тимофеич, тут страшное дело в ошибке. Этот Фердыщенко… я бы не желал говорить про него дурного… но этот Фердыщенко… то есть,
кто знает, может быть, это и он!.. Я хочу сказать, что, может быть, он и в самом деле способнее
к тому, чем… чем другой.
— Ну вот, так я испугался вашего проклятия! И
кто в том виноват, что вы восьмой день как помешанный? Восьмой день, видите, я по числам знаю… Смотрите, не доведите меня до черты; всё скажу… Вы зачем
к Епанчиным вчера потащились? Еще стариком называется, седые волосы, отец семейства! Хорош!
— Ах, это такой простодушный рассказ; рассказ старого солдата-очевидца о пребывании французов в Москве; некоторые вещи прелесть.
К тому же всякие записки очевидцев драгоценность, даже
кто бы ни был очевидец. Не правда ли?
Воротилась она
к себе в Павловск еще в большем раздражении, чем когда поехала, и тотчас же всем досталось, главное за то, что «с ума сошли», что ни у
кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; «чего заторопились?
Бесспорно, для него составляло уже верх блаженства одно то, что он опять будет беспрепятственно приходить
к Аглае, что ему позволят с нею говорить, с нею сидеть, с нею гулять, и,
кто знает, может быть, этим одним он остался бы доволен на всю свою жизнь!
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала
к нему, успела принять его в свои руки и с ужасом, с искаженным болью лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову подушку.
— Да-с, точно ведь и не тот самый человек лежит, во гробе-то-с, которого мы еще так недавно
к себе председателем посадили, помните-с? — шепнул Лебедев князю. —
Кого ищете-с?
Когда он пришел потом, почти уже за день свадьбы,
к князю каяться (у него была непременная привычка приходить всегда каяться
к тем, против
кого он интриговал, и особенно если не удавалось), то объявил ему, что он рожден Талейраном и неизвестно каким образом остался лишь Лебедевым.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли
кто на
ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует
к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и явился».
Князь удивился ответу, но он удивился спустя уже по крайней мере две минуты, когда сообразил. Сообразив ответ, он испугался и стал приглядываться
к Рогожину. Тот уже шел почти на полшага впереди, смотря прямо пред собой и не взглядывая ни на
кого из встречных, с машинальною осторожностию давая всем дорогу.
— Вот ты как давеча ко мне зазвонил, я тотчас здесь и догадался, что это ты самый и есть; подошел
к дверям на цыпочках и слышу, что ты с Пафнутьевной разговариваешь, а я уж той чем свет заказал: если ты, или от тебя
кто, али
кто бы то ни был, начнет ко мне стукать, так чтобы не сказываться ни под каким видом; а особенно если ты сам придешь меня спрашивать, и имя твое ей объявил.