Неточные совпадения
Поехал седой к Настасье Филипповне, земно ей кланялся, умолял и плакал; вынесла она ему, наконец, коробку, шваркнула: «Вот, говорит, тебе, старая борода, твои серьги, а они мне теперь в десять раз дороже ценой,
коли из-под
такой грозы их Парфен добывал.
— Если уж
так вам желательно, — промолвил он, — покурить, то оно, пожалуй, и можно,
коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите,
коли у вас время терпит.
В это самое мгновение раздался чрезвычайно громкий удар колокольчика из передней.
Таким ударом можно было сорвать колокольчик. Предвозвещался визит необыкновенный.
Коля побежал отворять.
— Как же вы идете? — воскликнул
Коля и даже остановился среди тротуара, — и… и в
таком платье, а там званый вечер?
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж
коли тебе
так тяжело от них стало,
так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то будешь,
коли уж
так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
Варя,
так строго обращавшаяся с ним прежде, не подвергала его теперь ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию, чего никогда не бывало прежде,
так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило
Колю «из последних границ человеческого терпения».
Хоть и с видом необыкновенного пренебрежения, но все-таки она взяла
Колю к допросу.
— Все-таки смешно доверяться
такому пузырю, — обидчиво произнесла Аглая, отдавая
Коле записку, и презрительно прошла мимо него.
— Это была
такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что
такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай,
коли знаешь!
Со зла и идет за меня…
коли выйдет,
так уж верно говорю, что со зла выйдет.
— Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил: —
Так бери же ее,
коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
Коля был даже
так неделикатен, что вслух высказал свою догадку, чтоб окончательно раздразнить Лизавету Прокофьевну, с которою постоянно и иногда очень злобно пикировался, несмотря на связывавшую их дружбу.
— Да разве я один? — не умолкал
Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят; вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что стоят за «рыцаря бедного», стало быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно есть, а по-моему, если бы только не Аделаида Ивановна,
так все бы мы давно уж знали, кто
такой «рыцарь бедный».
—
Так прочти же лучше ты, читай сейчас, вслух! вслух! — обратилась Лизавета Прокофьевна к
Коле, с нетерпением выхватив из рук князя газету, до которой тот едва еще успел дотронуться, — всем вслух, чтобы каждому было слышно.
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся,
так что вдруг и разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился. Но покамест все в первую минуту поневоле остановились и ждали в недоумении,
Коля развернул газету и начал вслух, с показанного ему подскочившим Лебедевым места...
— Да оставите ли вы меня, — закричала она на уговаривавших ее, — нет,
коли вы уж даже сами, Евгений Павлыч, заявили сейчас, что даже сам защитник на суде объявлял, что ничего нет естественнее, как по бедности шесть человек укокошить,
так уж и впрямь последние времена пришли.
«Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести делаете!» Экая мораль: да ведь
коли от тебя никакой благодарности не будет,
так ведь и князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения собственной совести.
А
коли больно,
так как же ты сам-то ее в газетах перед этим же обществом выводишь и требуешь, чтоб это ей было не больно?
— Я… вас… — заговорил он радостно, — вы не знаете, как я вас… мне он в
таком восторге всегда о вас говорил, вот он,
Коля… я восторг его люблю.
Сказав это,
Коля вскочил и расхохотался
так, как, может быть, никогда ему не удавалось смеяться. Увидав, что князь весь покраснел,
Коля еще пуще захохотал; ему ужасно понравилась мысль, что князь ревнует к Аглае, но он умолк тотчас же, заметив, что тот искренно огорчился. Затем они очень серьезно и озабоченно проговорили еще час или полтора.
— Не беспокойтесь, князь, — продолжал воспламененный
Коля, — не ходите и не тревожьте его, он с дороги заснул; он очень рад; и знаете, князь, по-моему, гораздо лучше, если вы не нынче встретитесь, даже до завтра отложите, а то он опять сконфузится. Он давеча утром говорил, что уже целые полгода не чувствовал себя
так хорошо и в силах; даже кашляет втрое меньше.
— Да что это он? Припадки, что ли, у него
так начинаются? — испуганно обратилась Лизавета Прокофьевна к
Коле.
А
коли драться,
так драться!
Что тут
такое, я понять не могу и ни разу не понимал: или любит тебя без предела, или…
коли любит,
так как же с другою тебя венчать хочет?
— Какая же сумасшедшая? — заметил Рогожин. — Как же она для всех прочих в уме, а только для тебя одного как помешанная? Как же она письма-то пишет туда?
Коли сумасшедшая,
так и там бы по письмам заметили.
— Да что это? Да что тут
такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга чуть не плакала; почти в
таком же испуге был и
Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
Минутами я был в чрезвычайной тоске и смятении,
так что
Коля ушел в беспокойстве.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш
Коля! Если прямо не говорят, то
так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Поступив к Епанчину, он немедленно сказал себе: «
Коли подличать,
так уж подличать до конца, лишь бы выиграть», — и — почти никогда не подличал до конца.
«Подличать,
так подличать», — повторял он себе тогда каждый день с самодовольствием, но и с некоторым страхом; «уж
коли подличать,
так уж доходить до верхушки, — ободрял он себя поминутно, — рутина в этих случаях оробеет, а мы не оробеем!» Проиграв Аглаю и раздавленный обстоятельствами, он совсем упал духом и действительно принес князю деньги, брошенные ему тогда сумасшедшею женщиной, которой принес их тоже сумасшедший человек.
«
Коли уж ростовщик,
так уж иди до конца, жми людей, чекань из них деньги, стань характером, стань королем иудейским!» Птицын был скромен и тих; он только улыбался, но раз нашел даже нужным объясниться с Ганей серьезно и исполнил это даже с некоторым достоинством.
Если и происходил, как предполагал с совершенною вероятностью Ганя, какой-нибудь особенный разговор между Ипполитом и Ниной Александровной, то странно, что этот злой господин, которого Ганя
так прямо назвал сплетником, не нашел удовольствия вразумить
таким же образом и
Колю.
«Бедная Нина!» Я прежде ее
так называл,
Коля, давно, в первое время еще, и она
так любила…
— Да что ж это в самом деле здесь происходит! — закипел вдруг
Коля. — Что
такое случилось? Почему вы не хотите вернуться домой теперь? Чего вы с ума-то сошли?
Вдруг, четверть часа спустя как ушел князь, Аглая сбежала сверху на террасу и с
такою поспешностью, что даже глаз не вытерла, а глаза у ней были заплаканы; сбежала же потому, что пришел
Коля и принес ежа.
Кончилось, впрочем, тем, что
Коля все-таки с восторгом пошел относить ежа, а за ним бежал и Костя Лебедев; Аглая не вытерпела и, видя, что
Коля слишком махает корзинкой, закричала ему вслед с террасы: «Пожалуйста,
Коля, не выроните, голубчик!» — точно с ним и не бранилась сейчас...
— Благослови ее бог,
коли ее
такая судьба! — набожно перекрестилась Лизавета Прокофьевна.
— А там уж известно-с, чуть не прибила-с; то есть чуть-чуть-с,
так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А письмо мне шваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, — видел, заметил, — но раздумала и шваркнула: «
Коли тебе,
такому, доверили передать,
так и передай…» Обиделась даже. Уж
коли предо мной не постыдилась сказать, то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!
Коля не расспрашивал и доставил,
так что Ганя и не воображал, что письмо прошло чрез столько станций.
Он ушел, а князь еще больше задумался: все пророчествуют несчастия, все уже сделали заключения, все глядят, как бы что-то знают, и
такое, чего он не знает; Лебедев выспрашивает,
Коля прямо намекает, а Вера плачет.
— Вот видите, князь: никто не прыгает из окошек, а случись пожар,
так, пожалуй, и первейший джентльмен и первейшая дама выпрыгнет из окошка.
Коли уж придет нужда,
так нечего делать, и к Настасье Филипповне наша барышня отправится. А разве их там никуда не выпускают, ваших барышень-то?
Коля, помирившийся с князем еще до смерти отца, предложил ему пригласить в шафера (
так как дело было насущное и неотлагательное) Келлера и Бурдовского.
Так как он обращался к князю, то князь с жаром похвалил его, несмотря на то что Лебедев шептал ему на ухо, что у этого господина ни
кола, ни двора и никогда никакого имения не бывало.
— Да вот сумлеваюсь на тебя, что ты всё дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе. Постели, окромя той, тут нет, а я
так придумал, что с обоих диванов подушки снять, и вот тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне,
так чтобы вместе. Потому,
коли войдут, станут осматривать али искать, ее тотчас увидят и вынесут. Станут меня опрашивать, я расскажу, что я, и меня тотчас отведут.
Так пусть уж она теперь тут лежит подле нас, подле меня и тебя…
Но кроме того, стала известна и еще одна странная черта его характера; и
так как эта черта хорошая, то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович, кроме
Коли, посылает и еще одно письмо одному лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя в настоящий момент.