Неточные совпадения
—
Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с, да и
князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
— О, еще бы! — тотчас же ответил
князь, —
князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не
знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
— А ты откуда
узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него
князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— Они всё думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин
князю, — а я, ни слова не говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я
знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
— Эвона! Да мало ль Настасий Филипповн! И какая ты наглая, я тебе скажу, тварь! Ну, вот так и
знал, что какая-нибудь вот этакая тварь так тотчас же и повиснет! — продолжал он
князю.
Тотчас, — продолжал он
князю, — про всё
узнал, да и Залёжев каждому встречному пошел болтать.
—
Знаете ли что? — горячо подхватил
князь, — вот вы это заметили, и это все точно так же замечают, как вы, и машина для того выдумана, гильотина.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся
князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не
знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— А
знаете,
князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не
знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
— Да; всего только сутки в России, а уж такую раскрасавицу
знаю, — ответил
князь, и тут же рассказал про свою встречу с Рогожиным и передал весь рассказ его.
— Не
знаю, как вам сказать, — ответил
князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
— Вы
знаете,
князь, к какому лицу мы теперь вам бумаги писать дадим?
— Удивительное лицо! — ответил
князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не
знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
—
Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на
князя. — Что бишь! — начала она брезгливо и досадливо припоминая, — ну, что там? Ах да: ну, какой там игумен?
— Не мешайте мне, Александра Ивановна, — отчеканила ей генеральша, — я тоже хочу
знать. Садитесь вот тут,
князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к солнцу, к свету ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен?
— Припадки? — удивился немного
князь, — припадки теперь у меня довольно редко бывают. Впрочем, не
знаю; говорят, здешний климат мне будет вреден.
— Он хорошо говорит, — заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом
князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте,
князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все
знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
— Вы, может, и правы, — улыбнулся
князь, — я действительно, пожалуй, философ, и кто
знает, может, и в самом деле мысль имею поучать… Это может быть; право, может быть.
— Не
знаю, почему же? — с жаром настаивал
князь. — Я в Базеле недавно одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать… Я когда-нибудь расскажу… очень меня поразила.
— Не верьте ей,
князь, — обратилась к нему генеральша, — она это нарочно с какой-то злости делает; она вовсе не так глупо воспитана; не подумайте чего-нибудь, что они вас так тормошат. Они, верно, что-нибудь затеяли, но они уже вас любят. Я их лица
знаю.
— И я их лица
знаю, — сказал
князь, особенно ударяя на свои слова.
Гаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и был погружен в свои бумаги. Должно быть, он действительно не даром брал жалованье из акционерного общества. Он страшно смутился, когда
князь спросил портрет и рассказал, каким образом про портрет там
узнали.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но, не докончив, задумался. Он был в видимой тревоге.
Князь напомнил о портрете. — Послушайте,
князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не
знаю…
—
Князь, я сейчас домой. Если вы не переменили намерения жить у нас, то я вас доведу, а то вы и адреса не
знаете.
— Уверяю вас, что вы ошибаетесь, — спокойно и вежливо отвечал
князь, — я и не
знал, что вы женитесь.
— Извините,
князь, — горячо вскричал он, вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не
знаете, но если бы вы
знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
Господин приблизился к
князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его лицо, как бы
узнавая знакомые черты.
— Отец мой ведь умер под судом, — заметил
князь снова, — хоть я и никогда не мог
узнать, за что именно; он умер в госпитале.
— Так? Вы наверно
знаете? — спросил
князь с особенным любопытством.
—
Князь, — обратилась к нему вдруг Нина Александровна, — я хотела вас спросить (для того, собственно, и попросила вас сюда), давно ли вы
знаете моего сына? Он говорил, кажется, что вы только сегодня откуда-то приехали?
— И будет каяться! — закричал Рогожин, — будешь стыдиться, Ганька, что такую… овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил!
Князь, душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем!
Узнаешь, как любит Рогожин!
— Если
знаете сами, — спросил
князь довольно робко, — как же вы этакую муку выбрали,
зная, что она в самом деле семидесяти пяти тысяч не стоит?
Вы тут не всё
знаете,
князь… тут… и кроме того, она убеждена, что я ее люблю до сумасшествия, клянусь вам, и,
знаете ли, я крепко подозреваю, что и она меня любит, по-своему то есть,
знаете поговорку: «Кого люблю, того и бью».
Этот генерал Соколович (а давненько, впрочем, я у него не бывал и не видал Анну Федоровну)…
знаете, милый
князь, когда сам не принимаешь, так как-то невольно прекращаешь и к другим.
— Я только об одном хотел бы
знать, — уныло заметил
князь, — совершенно ли должен я перестать на вас рассчитывать и уж не отправиться ли мне одному?
— Я очень рад, что вас здесь встретил, Коля, — обратился к нему
князь, — не можете ли вы мне помочь? — Мне непременно нужно быть у Настасьи Филипповны. Я просил давеча Ардалиона Александровича, но он вот заснул. Проводите меня, потому я не
знаю ни улиц, ни дороги. Адрес, впрочем, имею: у Большого театра, дом Мытовцовой.
— А Ганя не
знает? Ганя многого еще, кажется, не
знает, — вырвалось у задумавшегося
князя.
— А
знаете,
князь, вы мне очень нравитесь. Давешний ваш случай у меня из ума нейдет.
Представлялся и еще один неразрешенный вопрос, и до того капитальный, что
князь даже думать о нем боялся, даже допустить его не мог и не смел, формулировать как, не
знал, краснел и трепетал при одной мысли о нем.
При этом он горячо высказал свое мнение, что
князя весьма странно и бог
знает с чего назвали идиотом, что он думает о нем совершенно напротив, и что, уж конечно, этот человек себе на уме.
Таким образом, появление
князя произошло даже кстати. Возвещение о нем произвело недоумение и несколько странных улыбок, особенно когда по удивленному виду Настасьи Филипповны
узнали, что она вовсе и не думала приглашать его. Но после удивления Настасья Филипповна выказала вдруг столько удовольствия, что большинство тотчас же приготовилось встретить нечаянного гостя и смехом, и весельем.
— Я,
князь, от вас таких пруэсов не ожидал, — промолвил Иван Федорович. — Да
знаете ли, кому это будет впору? А я-то вас считал за философа! Ай да тихонький!
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго сердца, я его
знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал
князь тем же робким голосом. — Я, впрочем, не
знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще
узнать ничего не мог в целый день, но я получил в Швейцарии письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это письмо…
— Вы, кажется, сказали,
князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я руку
знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Птицын объяснил, обращаясь преимущественно к Ивану Федоровичу, что у
князя пять месяцев тому назад умерла тетка, которой он никогда не
знал лично, родная и старшая сестра матери
князя, дочь московского купца третьей гильдии, Папушина, умершего в бедности и в банкротстве.
Птицын так даже от целомудрия наклонил голову и смотрел в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а
знает, что лестью всего лучше возьмешь; натура!»
Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым тот как бы хотел испепелить его.
Князь пробыл в отлучке ровно шесть месяцев, и даже те, кто имел некоторые причины интересоваться его судьбой, слишком мало могли
узнать о нем за всё это время.
А между тем там про него все
узнали (и даже весьма скоро) одно очень замечательное обстоятельство, а именно: в ту самую роковую для него ночь, после неприятного приключения у Настасьи Филипповны, Ганя, воротясь домой, спать не лег, а стал ожидать возвращения
князя с лихорадочным нетерпением.
Она торжественно объявила, что «старуха Белоконская» (она иначе никогда не называла княгиню, говоря о ней заочно) сообщает ей весьма утешительные сведения об этом… «чудаке, ну вот, о князе-то!» Старуха его в Москве разыскала, справлялась о нем,
узнала что-то очень хорошее;
князь наконец явился к ней сам и произвел на нее впечатление почти чрезвычайное.