Неточные совпадения
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом
деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам
лет, князь?
— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы,
день рождения, двадцать пять
лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж, так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть! Так смотри же, знай.
Дело в том, что Афанасию Ивановичу в то время было уже около пятидесяти
лет, и человек он был в высшей степени солидный и установившийся.
— Два
года назад, да! без малого, только что последовало открытие новой — ской железной дороги, я (и уже в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня
делах по сдаче моей службы, взял билет, в первый класс: вошел, сижу, курю.
Разумеется, тут одно оправдание: что поступок в некотором роде психологический, но все-таки я не мог успокоиться, покамест не завел,
лет пятнадцать назад, двух постоянных больных старушонок, на свой счет, в богадельне, с целью смягчить для них приличным содержанием последние
дни земной жизни.
Матушка и прежде, вот уже два
года, точно как бы не в полном рассудке сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем, кого увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три
дня не спохватится.
В начале
лета в Петербурге случаются иногда прелестные
дни — светлые, жаркие, тихие.
Это бы ничего-с, маленькая слабость, но сейчас уверял, что всю его жизнь, с самого прапорщичьего чина и до самого одиннадцатого июня прошлого
года, у него каждый
день меньше двухсот персон за стол не садилось.
Странные
дела случаются на нашей, так называемой святой Руси, в наш век реформ и компанейских инициатив, век национальности и сотен миллионов, вывозимых каждый
год за границу, век поощрения промышленности и паралича рабочих рук! и т. д., и т. д., всего не перечтешь, господа, а потому прямо к
делу.
Иван Федорович говорил на другой же
день князю Щ., что «с ней это бывает, но в такой степени, как вчера, даже и с нею редко бывает, так
года в три по одному разу, но уж никак не чаще!
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть
года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть никогда! Сами знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил
дня три, не больше.
— И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу
лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к князю. — Все три
дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
И в самом
деле: посредственно выдержав экзамен и прослужив тридцать пять
лет, — кто мог у нас не сделаться наконец генералом и не скопить известную сумму в ломбарде?
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый
день; а на другой
день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два
года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Впрочем, мы во всяком случае взяли крайность: в огромном большинстве этого умного разряда людей
дело происходит вовсе не так трагически; портится разве под конец
лет печенка, более или менее, вот и всё.
В последние два
года про
дела своего семейства он знал разве только вообще или понаслышке; подробнее же перестал в них входить, не чувствуя к тому ни малейшего призвания.
— Совершенно знаю-с; Черносвитов, изобретя свою ногу, первым
делом тогда забежал ко мне показать. Но черносвитовская нога изобретена несравненно позже… И к тому же уверяет, что даже покойница жена его, в продолжение всего их брака, не знала, что у него, у мужа ее, деревянная нога. «Если ты, — говорит, когда я заметил ему все нелепости, — если ты в двенадцатом
году был у Наполеона в камер-пажах, то и мне позволь похоронить ногу на Ваганьковском».
— Я моложав на вид, — тянул слова генерал, — но я несколько старее
годами, чем кажусь в самом
деле. В двенадцатом
году я был
лет десяти или одиннадцати.
Лет моих я и сам хорошенько не знаю. В формуляре убавлено; я же имел слабость убавлять себе
года и сам в продолжение жизни.
Наполеон вспомнил обо мне; меня взяли, привели, не объясняя
дела, примерили на меня мундир покойного, мальчика
лет двенадцати, и когда уже привели меня в мундире к императору, и он кивнул на меня головой, объявили мне, что я удостоен милостью и произведен в камер-пажи его величества.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом
деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных
дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять
лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.