Неточные совпадения
Подозрительность
этого человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря
для доклада было необходимо.
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы
это заметили, и
это все точно так же замечают, как вы, и машина
для того выдумана, гильотина.
Давеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность пришел к вам просить; я
это заметил, а у вас, должно быть, на
этот счет строгие инструкции; но я, право, не за
этим, а, право,
для того только, чтобы с людьми сойтись.
— А почерк превосходный. Вот в
этом у меня, пожалуй, и талант; в
этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас напишу что-нибудь
для пробы, — с жаром сказал князь.
Ты ведь точно рад, я замечаю,
этому купчику, как выходу
для себя.
Для вас же, князь,
это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
Но так как теперь у вас кошелек совсем пуст, то,
для первоначалу, позвольте вам предложить вот
эти двадцать пять рублей.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему
этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть
для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
Неизвестность и отвращение от
этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было
для него в
это время тяжеле, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать!
— Да
для чего же вы про
это рассказали?
— Давеча, действительно, — обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет
для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на
эту доску.
Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу, — все
это можно нарисовать как бы на третьем плане, в тумане,
для аксессуара…
Мне кажется,
для них была ужасным наслаждением моя любовь к Мари, и вот в
этом одном, во всю тамошнюю жизнь мою, я и обманул их.
Я уже не отнимал, потому что
для нее
это было счастьем; она все время, как я сидел, дрожала и плакала; правда, несколько раз она принималась было говорить, но ее трудно было и понять.
В таком случае они обыкновенно становились неподалеку и начинали нас стеречь от чего-то и от кого-то, и
это было
для них необыкновенно приятно.
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне послать?..
Это очень важно… Ужасно
для меня важно…
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил
эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось,
это спокойное удивление ее,
это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в
эту минуту
для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и
это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало
для меня маяком.
— Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду,
для того чтобы, опираясь на
эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч.
Ганя хоть отчасти и рад был, что отдалялся такой хлопотливый
для него разговор, но все-таки в сердце своем поставил ей
эту надменность на счет.
Ганя обмер; упрашивать было уже нечего и некогда, и он бросил на Варю такой угрожающий взгляд, что та поняла, по силе
этого взгляда, что значила
для ее брата
эта минута.
—
Это и видно, что мать и сестра, — поддакнул
для контенансу Лебедев.
Эта давешняя сцена с Варей случилась нечаянно, но мне в выгоду: она теперь видела и убедилась в моей приверженности, и что я все связи
для нее разорву.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда
для меня
это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
В
эти пять лет ее петербургской жизни было одно время, вначале, когда Афанасий Иванович особенно не жалел
для нее денег; он еще рассчитывал тогда на ее любовь и думал соблазнить ее, главное, комфортом и роскошью, зная, как легко прививаются привычки роскоши и как трудно потом отставать от них, когда роскошь мало-помалу обращается в необходимость.
— Прошлый раз я имел честь подробно разъяснить
это обществу;
для вашего превосходительства повторю еще раз.
— Да меня
для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в
этом духе. Ну возможно ли в самом деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же
это. Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование:
для того и сажают, что
это и вообразить невозможно.
Но хоть и грубо, а все-таки бывало и едко, а иногда даже очень, и это-то, кажется, и нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он, может быть, и полную правду угадал, предположив, что его с того и начали принимать, что он с первого разу стал своим присутствием невозможен
для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений, и в
этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня
для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так как почти уже все гости узнали, что в
этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова
эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
В желаниях своих Настасья Филипповна всегда была неудержима и беспощадна, если только решалась высказывать их, хотя бы
это были самые капризные и даже
для нее самой бесполезные желания.
— «А коли так, говорю, почтенный, благоволите
эти сто рублей в здешнюю больницу
для улучшения содержания и пищи».
—
Это для тебя отступиться-то, — торжествуя, подхватила Дарья Алексеевна, — ишь, деньги вывалил на стол, мужик! Князь-то замуж берет, а ты безобразничать явился!
Всё
это произошло
для него совершенным сюрпризом, и бедный генерал был «решительно жертвой своей неумеренной веры в благородство сердца человеческого, говоря вообще».
Визит
этот был
для него, впрочем, в некотором отношении рискованным. Он затруднялся и колебался. Он знал про дом, что он находится в Гороховой, неподалеку от Садовой, и положил идти туда, в надежде, что, дойдя до места, он успеет наконец решиться окончательно.
— Вдовый. Тебе
для чего
это надо?
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли?
Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один
это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так. Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером, вот с
этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю —
для одного смеху надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как
это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки был в тоске; я ведь видел. Так
для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
Значит,
эта вещь заключала в себе такой сильный
для него интерес, что привлекла его внимание даже в то самое время, когда он был в таком тяжелом смущении, только что выйдя из воксала железной дороги.
О, много, много вынес он совсем
для него нового в
эти шесть месяцев, и негаданного, и неслыханного, и неожиданного!
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым
для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
Несколько из
этих деревьев он приобрел вместе с дачей, и до того прельстился эффектом, который они производили на террасе, что решился, благодаря случаю, прикупить
для комплекту таких же деревьев в кадках на аукционе.
Это ведь страсть-с; этакие известия — признак очень дурной-с; этаких гостеприимцев и принимать даже у себя страшно, я и подумал: не слишком ли
для нас с вами будет этакой гостеприимен?
Еще третьего дня генерал сообщил своему семейству карточку князя;
эта карточка возбудила в Лизавете Прокофьевне уверенность, что и сам князь прибудет в Павловск
для свидания с ними немедленно вслед за
этою карточкой.
— Не могу не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё
это с его стороны одно шарлатанство, поверьте, — быстро ввернул вдруг генерал Иволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь начать разговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной, — конечно, дача имеет свои права, — продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса
для толкования Апокалипсиса есть затея, как и другая, и даже затея замечательная по уму, но я…
Припоминая потом всю
эту минуту, князь долго в чрезвычайном смущении мучился одним неразрешимым
для него вопросом: как можно было соединить такое истинное, прекрасное чувство с такою явною и злобною насмешкой?
Ему мерещилось: уж не подведено ли кем
это дело теперь, именно к
этому часу и времени, заранее, именно к
этим свидетелям и, может быть,
для ожидаемого срама его, а не торжества?
Иван Федорович Епанчин, например, ничего не знавший и не понимавший в
этом «новом деле», даже вознегодовал, смотря на такую юность, и наверно как-нибудь протестовал бы, если бы не остановила его странная
для него горячность его супруги к партикулярным интересам князя.
—
Это,
это,
это для благородного человека… согласитесь сами, генерал, если благородный человек, то
это уж оскорбительно! — проворчал боксер, тоже вдруг с чего-то встрепенувшись, покручивая усы и подергивая плечами и корпусом.
Но обратимся лучше к делу, господа, скажите,
для чего напечатали вы
эту статью?
Время рождения вашего слишком легко доказать фактически, так что слишком обидное
для вас и
для матушки вашей искажение
этого факта в статье господина Келлера объясняется одною только игривостью собственной фантазии господина Келлера, полагавшего усилить
этим очевидность вашего права и тем помочь интересам вашим.