Неточные совпадения
Но
князь не успел сходить покурить. В переднюю вдруг вошел молодой человек, с бумагами в руках. Камердинер стал снимать с него шубу. Молодой человек скосил
глаза на
князя.
В Гане что-то происходило особенное, когда он задавал этот вопрос. Точно новая и особенная какая-то идея загорелась у него в мозгу и нетерпеливо засверкала в
глазах его. Генерал же, который искренно и простосердечно беспокоился, тоже покосился на
князя, но как бы не ожидая много от его ответа.
— Удивительное лицо! — ответил
князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом
глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под
глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
— Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела
глаза на
князя. — Что бишь! — начала она брезгливо и досадливо припоминая, — ну, что там? Ах да: ну, какой там игумен?
Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя
глаз с
князя, а когда
князь отвечал, она кивала головой вслед за каждым его словом.
— Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею? Есть
глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели,
князь.
Ганя ужасно робел, что
князь не согласится, и с трусливою просьбой заглядывал ему в
глаза.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на
князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая
глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
— Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, — сказал вдруг
князь, — что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в
глаза.
Раздались восклицания со всех сторон.
Князь побледнел. Странным и укоряющим взглядом поглядел он Гане прямо в
глаза; губы его дрожали и силились что-то проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и
князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона
князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух
глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же
князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
И Лебедев потащил
князя за руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли в калитку. Тут действительно был очень маленький и очень миленький садик, в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил
князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей.
Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему в
глаза.
— Вона! Чьи же были глаза-то? — подозрительно пробормотал Рогожин.
Князю показалось, что он вздрогнул.
— Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали,
глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял
князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
Князь вышел и направился машинально куда
глаза глядят.
Рогожин давеча отрекся: он спросил с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И
князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти
глаза, уже в третий раз в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это были
глаза»!
А почему же он,
князь, не подошел теперь к нему сам и повернул от него, как бы ничего не заметив, хотя
глаза их и встретились.
Убеждение в чем? (О, как мучила
князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же
глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Два давешних
глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг
князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел видеть лицо.
Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его лицо. Правая рука его поднялась, и что-то блеснуло в ней;
князь не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
Вот!.. — залепетал вдруг снова Бурдовский, дико и опасливо осматриваясь кругом и тем более горячась, чем больше не доверял и дичился, — вы не имеете права! — и, проговорив это, резко остановился, точно оборвал, и безмолвно выпучив близорукие, чрезвычайно выпуклые с красными толстыми жилками
глаза, вопросительно уставился на
князя, наклонившись вперед всем своим корпусом.
На этот раз
князь до того удивился, что и сам замолчал и тоже смотрел на него, выпучив
глаза и ни слова не говоря.
Я теперь собственными
глазами убедился, что моя догадка была справедлива, — убеждал разгоряченный
князь, желая утишить волнение и не замечая того, что только его увеличивал.
— Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь у
князя Льва Николаевича, нашего общего друга и соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в
глаза о том, что написано на моем лице.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по его
глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой
князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к
князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
— Без сомнения, эта особа желала как-нибудь и в чем-нибудь помешать Евгению Павлычу, придав ему в
глазах свидетелей качества, которых он не имеет и не может иметь, — ответил
князь Щ. довольно сухо.
Келлера так и дернуло; он быстро, с прежним удивлением, взглянул
князю прямо в
глаза и крепко стукнул кулаком об стол.
— Вы напрасно слишком жалеете брата, — заметил ему
князь, — если уж до того дошло дело, стало быть, Гаврила Ардалионович опасен в
глазах Лизаветы Прокофьевны, а, стало быть, известные надежды его утверждаются.
— Я думал, что Евгений Павлыч говорил серьезно, — покраснел
князь и потупил
глаза.
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в черных
глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло.
— Это не так надо понимать, — тихо и как бы нехотя ответил
князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая
глаз, — надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.
Казалось, она была в последней степени негодования:
глаза ее метали искры.
Князь стоял пред ней немой и безгласный и вдруг побледнел.
Она отняла платок, которым закрывала лицо, быстро взглянула на него и на всю его испуганную фигуру, сообразила его слова и вдруг разразилась хохотом прямо ему в
глаза, — таким веселым и неудержимым хохотом, таким смешным и насмешливым хохотом, что Аделаида первая не выдержала, особенно когда тоже поглядела на
князя, бросилась к сестре, обняла ее и захохотала таким же неудержимым, школьнически веселым смехом, как и та.
По
глазам дочерей и
князя Щ. он тотчас же догадался, что в доме гроза.
Над матерью сейчас насмеялась в
глаза, над сестрами, над
князем Щ.; про меня и говорить нечего, надо мной она редко когда не смеется, но ведь я что, я, знаешь, люблю ее, люблю даже, что она смеется, — и, кажется, бесенок этот меня за это особенно любит, то есть больше всех других, кажется.
— С первым краешком солнца я улягусь,
князь, я сказал; честное слово: увидите! — вскричал Ипполит. — Но… но… неужели вы думаете, что я не в состоянии распечатать этот пакет? — прибавил он, с каким-то вызовом обводя всех кругом
глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично.
Князь заметил, что он весь дрожал.
— Так… не читать? — прошептал он ему как-то опасливо, с кривившеюся улыбкой на посиневших губах, — не читать? — пробормотал он, обводя взглядом всю публику, все
глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех с прежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью, — вы… боитесь? — повернулся он опять к
князю.
— Неужели вы думали, что я не предвидел всей этой ненависти! — прошептал опять Ипполит, засверкав
глазами и смотря на
князя, точно и в самом деле ждал от него ответа.
— Дома, все, мать, сестры, отец,
князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в
глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Единственно на минуту, многоуважаемый
князь, по некоторому значительному в моих
глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства.
Князь пригласил его садиться.
Князь ее на удочку тем и поймал, что, во-первых, совсем и не ловил, а во-вторых, что он, на
глаза всех, идиот.
— Честнейшего,
князь, честнейшего! — подхватил Лебедев, сверкая
глазами, — и именно только вы одни, благороднейший
князь, в состоянии были такое справедливое слово сказать!
Отыскиваю бумажник теперь же, сейчас же, а не завтра; вот, вынимаю его в ваших глазах-с; вот он, вот он; вот и деньги все налицо; вот, возьмите, благороднейший
князь, возьмите и сохраните до завтра.
— Именно,
князь, и как прекрасно вы это объясняете, сообразно с собственным вашим сердцем! — восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в
глазах его.
—
Князь! — сказал генерал, опять сжимая до боли его руку и сверкающими
глазами пристально смотря на него, как бы сам вдруг опомнившись и точно ошеломленный какою-то внезапною мыслию, —
князь! Вы до того добры, до того простодушны, что мне становится даже вас жаль иногда. Я с умилением смотрю на вас; о, благослови вас бог! Пусть жизнь ваша начнется и процветет… в любви. Моя же кончена! О, простите, простите!
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то
князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в
глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и
князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Почему она одна, Лизавета Прокофьевна, осуждена обо всех заботиться, всё замечать и предугадывать, а все прочие — одних ворон считать?» и пр., и пр. Александра Ивановна сначала была осторожна и заметила только, что ей кажется довольно верною идея папаши о том, что в
глазах света может показаться очень удовлетворительным выбор
князя Мышкина в мужья для одной из Епанчиных.
Но тут вышло совсем наоборот:
князь оказался в дураки такой силы, как… как профессор; играл мастерски; уж Аглая и плутовала, и карты подменяла, и в
глазах у него же взятки воровала, а все-таки он каждый раз оставлял ее в дурах; раз пять сряду.
Вдруг, четверть часа спустя как ушел
князь, Аглая сбежала сверху на террасу и с такою поспешностью, что даже
глаз не вытерла, а
глаза у ней были заплаканы; сбежала же потому, что пришел Коля и принес ежа.
А
князь и сам вошел робко, чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем в
глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять не было в комнате, чего он тотчас же испугался.