Неточные совпадения
Нет: тут хохотало пред ним и кололо его ядовитейшими сарказмами необыкновенное и неожиданное существо, прямо заявившее ему, что никогда оно не имело к нему
в своем
сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, презрения до тошноты, наступившего тотчас же после первого удивления.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться
в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и
в себе не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого
в высшей степени приличного и светского брака
в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного
сердца.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить
в нем,
в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие
в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть
в любви и
в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного
сердца Настасьи Филипповны.
Ко всем мучениям его недоставало зависти. Она вдруг укусила его
в самое
сердце.
Зарядили, растянул и платок, стали, приложили пистолеты взаимно к
сердцам и глядим друг другу
в лицо.
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание
в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое
сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
Я первый раз, может быть,
в целые два года по
сердцу говорю.
— И судя по тому, что князь краснеет от невинной шутки, как невинная молодая девица, я заключаю, что он, как благородный юноша, питает
в своем
сердце самые похвальные намерения, — вдруг и совершенно неожиданно проговорил или, лучше сказать, прошамкал беззубый и совершенно до сих пор молчавший семидесятилетний старичок учитель, от которого никто не мог ожидать, что он хоть заговорит-то
в этот вечер.
—
В самом деле, генерал, я и не воображала, чтоб у вас было все-таки доброе
сердце; даже жаль, — небрежно проговорила Настасья Филипповна.
В таком случае, разумеется, не может быть колебаний: совесть и память
сердца тотчас же подскажут, что именно надо рассказывать.
— Но… вспомните, Настасья Филипповна, — запинаясь, пробормотал Тоцкий, — вы дали обещание… вполне добровольное, и могли бы отчасти и пощадить… Я затрудняюсь и… конечно, смущен, но… Одним словом, теперь,
в такую минуту, и при… при людях, и всё это так… кончить таким пети-жё дело серьезное, дело чести и
сердца… от которого зависит…
Всё это произошло для него совершенным сюрпризом, и бедный генерал был «решительно жертвой своей неумеренной веры
в благородство
сердца человеческого, говоря вообще».
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите, уж он и руку к
сердцу, и рот
в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь
в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
Согласилась со мной, что мы при третьем коне, вороном, и при всаднике, имеющем меру
в руке своей, так как всё
в нынешний век на мере и на договоре, и все люди своего только права и ищут: «мера пшеницы за динарий и три меры ячменя за динарий»… да еще дух свободный и
сердце чистое, и тело здравое, и все дары божии при этом хотят сохранить.
— Я как будто знал, когда въезжал
в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал князь. — Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из
сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты!
Бог ведь знает, что
в этих пьяных и слабых
сердцах заключается.
Он с отвращением не хотел разрешать нахлынувших
в его душу и
сердце вопросов.
Уединение скоро стало ему невыносимо; новый порыв горячо охватил его
сердце, и на мгновение ярким светом озарился мрак,
в котором тосковала душа его.
Он шел, почти
в тоске смотря направо, и
сердце его билось от беспокойного нетерпения.
Ум,
сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались
в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины.
Теперь мрак рассеян, демон прогнан, сомнений не существует,
в его
сердце радость!
(Князь вдруг покраснел, и что-то как будто дрогнуло
в его
сердце.)
Он, впрочем, остался отчасти из любопытства, отчасти по доброте
сердца, надеясь даже помочь и во всяком случае пригодиться авторитетом; но поклон ему издали вошедшего генерала Иволгина привел его снова
в негодование; он нахмурился и решился упорно молчать.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть не
в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего
сердца была их принять и прослушать и что никакого они права не имеют так требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я,
в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
— И при этом — князь и миллионер! При вашем, может быть, и
в самом деле добром и простоватом
сердце вы все-таки не можете, конечно, избавиться от общего закона, — провозгласил Ипполит.
— Ну вот, точь-в-точь и он говорил мне сейчас, — вскричал князь, — и оба вы точно хвалитесь! Вы даже меня удивляете, только он искреннее вашего, а вы
в решительное ремесло обратили. Ну, довольно, не морщитесь, Лебедев, и не прикладывайте руки к
сердцу. Не скажете ли вы мне чего-нибудь? Вы даром не зайдете…
Но уверяю вас, милый, добрый мой князь, что
в Гане есть
сердце.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по
сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая
в стороне, почти
в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
— Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! — разразилась Аглая, — здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни
сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили… Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё
в себе исковеркали, зачем
в вас гордости нет?
В самом лице этой женщины всегда было для него что-то мучительное; князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной жалости, и это была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его
сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его
сердца, не оставило и теперь.
Все великодушия, все блестящие качества
сердца и ума, — это всё, пожалуй,
в ней есть, но при этом каприз, насмешки, — словом, характер бесовский и вдобавок с фантазиями.
Пораженный внезапным появлением Рогожина, князь некоторое время не мог собраться с мыслями, и мучительное ощущение воскресло
в его
сердце.
— Я видел настоящего толкователя Апокалипсиса, — говорил генерал
в другом углу, другим слушателям, и, между прочим, Птицыну, которого ухватил за пуговицу, — покойного Григория Семеновича Бурмистрова: тот, так сказать, прожигал
сердца.
Час спустя, уже
в четвертом часу, князь сошел
в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения
сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись
в комнате больного, чтобы чередоваться
в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Он был
в этом уверен, и его
сердце билось почему-то от этой мысли…
— Аглая Ивановна! как вам не совестно? Как могла такая грязная мысль зародиться
в вашем чистом, невинном
сердце? Бьюсь об заклад, что вы сами ни одному вашему слову не верите и… сами не знаете, что говорите!
— Любовное письмо? Мое письмо — любовное! Это письмо самое почтительное, это письмо из
сердца моего вылилось
в самую тяжелую минуту моей жизни! Я вспомнил тогда о вас, как о каком-то свете… я…
— Если так, то вы человек без
сердца! — вскричала Аглая, — неужели вы не видите, что не
в меня она влюблена, а вас, вас одного она любит! Неужели вы всё
в ней успели заметить, а этого не заметили? Знаете, что это такое, что означают эти письма? Это ревность; это больше чем ревность! Она… вы думаете, она
в самом деле замуж за Рогожина выйдет, как она пишет здесь
в письмах? Она убьет себя на другой день, только что мы обвенчаемся!
Князь вздрогнул;
сердце его замерло. Но он
в удивлении смотрел на Аглаю: странно ему было признать, что этот ребенок давно уже женщина.
— Прекрасно, князь! — сказала Аглая, вдруг входя
в комнату, — благодарю вас от всего
сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать?
Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой и многоуважаемый князь, имея
сердце (что вы уже, вероятно, заметили, ибо я заслуживаю), имея
сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою на снятый мною по возвращении моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно, князь, вы и заметили, видя меня
в вицмундире весь вечер.
— Князь, князь! Слова ваши
в моем
сердце…
в глубине моего
сердца! Там могила-с!.. — восторженно проговорил Лебедев, прижимая шляпу к
сердцу.
— Будьте уверены, благодушнейший, искреннейший и благороднейший князь, — вскричал Лебедев
в решительном вдохновении, — будьте уверены, что всё сие умрет
в моем благороднейшем
сердце!
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете
в то же время, что
в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее
в вашем
сердце; вам как будто было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но
в чем оно заключается и что было сказано вам — всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
И вот, наконец, она стояла пред ним лицом к лицу,
в первый раз после их разлуки; она что-то говорила ему, но он молча смотрел на нее;
сердце его переполнилось и заныло от боли. О, никогда потом не мог он забыть эту встречу с ней и вспоминал всегда с одинаковою болью. Она опустилась пред ним на колена, тут же на улице, как исступленная; он отступил
в испуге, а она ловила его руку, чтобы целовать ее, и точно так же, как и давеча
в его сне, слезы блистали теперь на ее длинных ресницах.
Глубокое и беспрерывное самоощущение своей бесталанности и
в то же время непреодолимое желание убедиться
в том, что он человек самостоятельнейший, сильно поранили его
сердце, даже чуть ли еще не с отроческого возраста.
И так мне
в глаза и заглядывает, с наслаждением с каким-то; мамаше он, наверно, то же сказал, единственно из удовольствия
сердце ей разорвать.
Ганя это тогда же заметил и обидчиво заключил
в свое
сердце.
Но теперь, по чрезвычайной странности
сердца человеческого, случилось так, что именно подобная обида, как сомнение
в Еропегове, и должна была переполнить чашу.
— Нет, не сяду, к тому же я вас задерживаю, я —
в другой раз. Кажется, я могу при этом поздравить с… исполнением… желаний
сердца.