Неточные совпадения
Почти
в то же самое
время и Афанасий Иванович Тоцкий, человек высшего света, с высшими связями и необыкновенного богатства, опять обнаружил
свое старинное желание жениться.
Тоцкий, который, как все погулявшие на
своем веку джентльмены, с презрением смотрел вначале, как дешево досталась ему эта нежившая душа,
в последнее
время несколько усомнился
в своем взгляде.
Господин приблизился к князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его руку, и, сохраняя ее
в своей, несколько
времени всматривался
в его лицо, как бы узнавая знакомые черты.
В эти два месяца он успел надуматься и решиться и дал себе слово во что бы то ни стало сократить как-нибудь
своего родителя, хоть на
время, и стушевать его, если возможно, даже из Петербурга, согласна или не согласна будет на то мать.
А дочки тоже подивились на
свою мамашу, так торжественно объявившую им, что «главнейшая черта ее жизни — беспрерывная ошибка
в людях», и
в то же самое
время поручавшую князя вниманию «могущественной» старухи Белоконской
в Москве, причем, конечно, пришлось выпрашивать ее внимания Христом да богом, потому что «старуха» была
в известных случаях туга на подъем.
Генеральша на это отозвалась, что
в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака».
В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает
в князе участие точно как будто
в родном
своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое
время весьма деловую осанку.
Препровожден он был туда приятельницей
своей, капитаншей, по выданным ей
в разное
время документам, ценой тысячи на две.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных
в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет
в Павловск, а ему до того
времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить
свою поездку
в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать дом,
в который ему так хотелось зайти.
Дверь отворил сам Парфен Семеныч; увидев князя, он до того побледнел и остолбенел на месте, что некоторое
время похож был на каменного истукана, смотря
своим неподвижным и испуганным взглядом и скривив рот
в какую-то
в высшей степени недоумевающую улыбку, — точно
в посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни
своей, от которой лечился
в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение
в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то
время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
В числе присутствующих здесь были и такие, которые готовы были просидеть тут хоть до утра, не вымолвив ни слова, например Варвара Ардалионовна, сидевшая весь вечер поодаль, молчавшая и всё
время слушавшая с необыкновенным любопытством, имевшая, может быть, на то и
свои причины.
Все три дня оно разрасталось прогрессивно
в мнительности князя (а князь с недавнего
времени винил себя
в двух крайностях:
в необычной «бессмысленной и назойливой»
своей доверчивости и
в то же
время в «мрачной, низкой» мнительности).
В последнее
время Лизавета Прокофьевна стала находить виноватою во всем одну себя и
свой «несчастный» характер, — отчего и увеличились ее страдания.
Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и
в то же
время не давать наступать себе на ногу, — и не по одному
своему генеральству, а и как честный и благородный человек.
Смотря на дочерей
своих, она мучилась подозрением, что беспрерывно чем-то вредит их карьере, что характер ее смешон, неприличен и невыносим, за что, разумеется, беспрерывно обвиняла
своих же дочерей и Ивана Федоровича и по целым дням с ними ссорилась, любя их
в то же
время до самозабвения и чуть не до страсти.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и
в то же
время чуть не смеясь, может быть, над
своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже одному себе; по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано.
— Дело
в следующем анекдоте из прошедших веков, ибо я
в необходимости рассказать анекдот из прошедших веков.
В наше
время,
в нашем отечестве, которое, надеюсь, вы любите одинаково со мной, господа, ибо я, с
своей стороны, готов излить из себя даже всю кровь мою…
Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей до настоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё
время не переставали откупориваться), неожиданным заключением
своей речи насчет закусочки примирил с собой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение «ловким, адвокатским оборотом дела». Веселый смех поднялся опять, гости оживились; все встали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлер остался недоволен речью Лебедева и был
в чрезвычайном волнении.
Тот стоял предо мной
в совершенном испуге и некоторое
время как будто понять ничего не мог; потом быстро схватился за
свой боковой карман, разинул рот от ужаса и ударил себя рукой по лбу.
Теперь он даже совсем не посещает
свою капитаншу, хотя втайне и рвется к ней, и даже иногда стонет по ней, особенно каждое утро, вставая и надевая сапоги, не знаю уж почему
в это именно
время.
В самом деле, нет ничего досаднее, как быть, например, богатым, порядочной фамилии, приличной наружности, недурно образованным, не глупым, даже добрым, и
в то же
время не иметь никакого таланта, никакой особенности, никакого даже чудачества, ни одной
своей собственной идеи, быть решительно «как и все».
Глубокое и беспрерывное самоощущение
своей бесталанности и
в то же
время непреодолимое желание убедиться
в том, что он человек самостоятельнейший, сильно поранили его сердце, даже чуть ли еще не с отроческого возраста.
Потом, во
время своей истории с Настасьей Филипповной, он вдруг вообразил себе, что достижение всего
в деньгах.
Но и во
время своего переселения Ипполит уже выражался, что он переселяется к Птицыну, «который так добр, что дает ему угол», и ни разу, точно нарочно, не выразился, что переезжает к Гане, хотя Ганя-то и настоял, чтоб его приняли
в дом.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и
в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья
в своем семействе и кончал бунтом; впадал
в азарт,
в котором сам, может быть,
в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к себе почтения и
в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое
время.
Это правда, что он бывал иногда даже слишком наивен и назойлив
в своем любопытстве; но
в то же
время это был человек довольно хитрый и извилистый, а
в некоторых случаях даже слишком коварно-молчаливый; беспрерывными отталкиваниями князь почти приготовил
в нем себе врага.
С другой стороны, и князь, хотя и совершенно был прав, уверяя Лебедева, что ничего не может сообщить ему и что с ним ровно ничего не случилось особенного, тоже, может быть, ошибался. Действительно, со всеми произошло как бы нечто очень странное: ничего не случилось и как будто
в то же
время и очень много случилось. Последнее-то и угадала Варвара Ардалионовна
своим верным женским инстинктом.
А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то
в этом же роде всё это
время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом
своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь
в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося
в унижении,
в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Он рассказывал плавно и как-то брюзгливо растягивая слова, с нежными ударениями на гласные буквы, почему он принужден был, и именно теперешними порядками, продать одно великолепное
свое имение
в — ской губернии и даже, не нуждаясь особенно
в деньгах, за полцены, и
в то же
время сохранить имение разоренное, убыточное и с процессом, и даже за него приплатить.
Я с любопытством шел сюда сегодня, со смятением: мне надо было видеть самому и лично убедиться: действительно ли весь этот верхний слой русских людей уж никуда не годится, отжил
свое время, иссяк исконною жизнью и только способен умереть, но всё еще
в мелкой завистливой борьбе с людьми… будущими, мешая им, не замечая, что сам умирает?
Войдя, она едва взглянула на
свою соперницу, и покамест всё
время сидела потупив глаза, как бы
в раздумье.
Уйди, Рогожин, тебя не нужно! — кричала она почти без памяти, с усилием выпуская слова из груди, с исказившимся лицом и с запекшимися губами, очевидно, сама не веря ни на каплю
своей фанфаронаде, но
в то же
время хоть секунду еще желая продлить мгновение и обмануть себя.
Самое тонкое, хитрое и
в то же
время правдоподобное толкование оставалось за несколькими серьезными сплетниками, из того слоя разумных людей, которые всегда,
в каждом обществе, спешат прежде всего уяснить другим событие,
в чем находят
свое призвание, а нередко и утешение.
Рассказывали, хотя слухи были и не совершенно точные, что Гавриле Ардалионовичу и тут ужасно не посчастливилось; что, улучив
время, когда Варвара Ардалионовна бегала к Лизавете Прокофьевне, он, наедине с Аглаей, вздумал было заговорить о любви
своей; что, слушая его, Аглая, несмотря на всю
свою тоску и слезы, вдруг расхохоталась и вдруг предложила ему странный вопрос: сожжет ли он,
в доказательство
своей любви,
свой палец сейчас же на свечке?
— И
в то же
время уверяли
в своей любви Аглаю Ивановну?
Они расстались. Евгений Павлович ушел с убеждениями странными: и, по его мнению, выходило, что князь несколько не
в своем уме. И что такое значит это лицо, которого он боится и которое так любит! И
в то же
время ведь он действительно, может быть, умрет без Аглаи, так что, может быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь? Это интересно… бедный идиот! И что с ним будет теперь?
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля
в это
время хоронил
своего отца; старик умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
Они жили недалеко,
в маленьком домике; маленькие дети, брат и сестра Ипполита, были по крайней мере тем рады даче, что спасались от больного
в сад; бедная же капитанша оставалась во всей его воле и вполне его жертвой; князь должен был их делить и мирить ежедневно, и больной продолжал называть его
своею «нянькой»,
в то же
время как бы не смея и не презирать его за его роль примирителя.
Всё это, хоть и избавляло,
в своем роде, от недоумений, не могло дать ему ни спокойствия, ни отдыха во все это
время.
Князь отвечал всем так просто и радушно, и
в то же
время с таким достоинством, с такою доверчивостью к порядочности
своих гостей, что нескромные вопросы затихли сами собой.
Они рассказали ему, что играла Настасья Филипповна каждый вечер с Рогожиным
в дураки,
в преферанс,
в мельники,
в вист,
в свои козыри, — во все игры, и что карты завелись только
в самое последнее
время, по переезде из Павловска
в Петербург, потому что Настасья Филипповна всё жаловалась, что скучно и что Рогожин сидит целые вечера, молчит и говорить ни о чем не умеет, и часто плакала; и вдруг на другой вечер Рогожин вынимает из кармана карты; тут Настасья Филипповна рассмеялась, и стали играть.
Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил
свою корреспондентку, опять
в длинном и подробном письме, о том, что он, во
время последнего
своего приезда к профессору Шнейдеру,
в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам, остается
в Петербурге) и князем Щ.